Собрание сочинений. Том 2. Мифы

– Ничего подобного, впервые слышу, не ожидал…

– Хочешь вина?

– Спасибо, что-то не хочется.

– Вот у нас в Париже – и негры, и арабы, и поляки, и даже – видел этих приплюснутых? – полинезийцы…

– Честно сказать, Ираида, они мне наших деревенских напоминают, только негатив.

– Я и говорю, вы расисты!

– Вот что я тебе скажу, ваши – все здесь у себя дома в Париже, а у нас в Москве все проездом. Почему бы не погулять, не пострелять, не пограбить? На чужбинку?

– Вы там умылись в крови. Народ вам этого не простит. Выпей, выпей, это бордо.

– Ну, хорошо, Ираидочка, за твой дом.

– Визу, наверно, сразу дали. Возьми орешки.

– Я вообще, ты же знаешь, всегда был далек от начальства…

– Тогда был далек, а теперь всюду печатают. Читали.

– Другое время наступило, и до меня дело дошло.

– Вот я и говорю, и до тебя дело дошло. Побеседовали, послали…

– Никто меня не посылал, я сам прилетел.

– Прилетел, еще могилы не остыли!

– Поверь, я сожалею, это трагедия…

– Да я вас всех насквозь вижу! Бутерброд?

– Да я…

– Вы все…

– Да кто…

– И ты… Хочешь, бифштекс приготовлю – с кровью?

И тут у него отнялся язык. Хозяйка квартиры вообще всегда была похожа на индейца – и смуглостью, и острым профилем. Но теперь она вдруг выдернула пестрое перо из диванной подушки, воткнула вкось в волосы. В руку сам влетел кухонный нож. Индеец крался к нему вдоль дивана, явно собираясь снять скальп.

– Нет, не надо, пожалуй… А как дети?

– Дети? Ничего дети, старшая скоро врачом станет, – ответил индеец, сверкая зрачками и растягивая губы в улыбке.

– Младший, Сережа, кажется…

– Сережа еще в колледже, ничего Сережа. Выпей еще.

– А когда окончит?

– Не доживешь…

(Услышал или показалось?)

– А помнишь, помнишь, Ниночка где? – Он поднялся и, стараясь не терять достоинства, начал отступать к дверям.

– Мерзавка, с ней покончено. Что ж ты ничего не попробовал?

– Спасибо. Вы как будто были лучшие подруги.

– Получила свое. Предательница.

– Вот уж не подумал…

– Вы все такие… Вас всех надо… А пирожное, пирожное? Миндальное… Съешь! – почти вопила она, наступая на него.

Человеческая маска определенно сползала. Он даже не мог себе признаться, что видит, как из-под нее лезет что-то мокрое, жуткое, сморщенное, какой-то животный комок. Рука между тем за спиной нащупала медную фигурную ручку.

– Извини, я спешу, в другой раз.

Он выскочил за дверь и уже на лестнице услышал нечеловеческий вопль: «А-а-а-а!» В дверь изнутри что-то шмякнулось. Наверно, бифштекс.

Мраморная лестница, он бежал до первого этажа, хотя был лифт. Высокое зеркало в вестибюле отражало вечнозеленые заросли. «Вот она здесь и живет, в джунглях». Парижская улица как парижская улица, все время праздник. «Можно сказать, угостила, патриотка». Какой-то бред, морок.

КОФЕЙНАЯ ЧАШЕЧКА И ПАРИЖ

Кофейная чашечка у меня стоит на полке, старинная, из Севра – изящный фарфоровый шедевр. По краю снаружи и внутри гирлянды незабудок и розанов, на дне и на блюдце тоже розовое и голубое – веночки. Какая-то тайна в этой ясной сияющей глине, проборматывается: «Парселон, парадиз, Париж…».

Достал я ее однажды из горки, захотелось из нее кофе попить, что зря стоит, поставил на стол. И сразу тонким фарфором блеснула – отразилась в темном полированном дереве. Не успел кофе из кофейника налить и сделать первый глоток, как почувствовал: все вокруг быстро и неуловимо меняется; какая-то сила выламывает углы, раздвигает оконные рамы и небо, выдавливает из потолка старинные балки. Схватился за стул, а он уже другой – с выгнутыми ножками и кожаной спинкой.

В кафе пахнет кофе. Девушка-мулатка неслышно движется за стойкой у аппарата, момент – и ставит новую дымящуюся чашечку. Посетители входят, выходят, стеклянные двери мелодично отзванивают. Рядом, у самого локтя, в синих сумерках проясняется улица, столики на тротуаре и вереница оставленных здесь авто. Напротив лавка араба; свет оттуда выхватывает оранжевое, зеленое, коричнево-красное – апельсины, лимоны, яблоки на лотке.

«Надо же, – подумал я, – одна кофейная чашечка образовала вокруг себя целый Париж. Даже кофе не успел остыть».

БАЛАЛАЙКА

В Доме молодежи двадцатого арондисмана, по-нашему, в районном Доме культуры, был вернисаж русских художников-эмигрантов. В зале на втором этаже. В соседнем, через коридор, – красное вино, сухие заедки, эстрада в углу. И составленные рядами складные стулья для публики.

Приезжали и приходили довольно дружно. Наскоро осмотрев первый зал с картинами, русские люди влеклись к вину и закускам. Нарочито громкие приветствия, крики удивления, улыбки, а глаза по большей части – равнодушно, вскользь, мимо лица. И все здесь знали: эта не любит этого, а тот того терпеть не может. Однако никому это не портило настроения. Наоборот, будет о чем посудачить. Зал быстро наполнился несколько потертым, стареющим народом, но бодрым и всегда готовым на любой скандал.