Собрание сочинений. Том 2

«Несмотря на то, что она» (критика) «сама подвергла либерализм уничтожающей критике, её можно было ещё считать особым видом этого самого либерализма, — пожалуй, крайним выражением его; несмотря на то, что её истинные и решающие выводы выходили уже за пределы политики, она должна была ещё сохранить в чужих глазах видимость, будто она занимается политикой, и эта несовершенная видимость дала ей возможность приобрести большую часть её вышеупомянутых друзей».

Критика приобрела себе друзей при помощи несовершенной видимости, будто она занимается политикой. Если бы эта видимость была совершенна, то критика непременно потеряла бы своих политических друзей. В своём апологетическом трусливом стремлении смыть с себя все грехи, она обвиняет обманчивую видимость в том, что последняя была несовершенной обманчивой видимостью, а не была совершенной обманчивой видимостью. При этой замене одной видимости другою «критика» может утешить себя тем, что если она обладала «совершенной видимостью» желания заниматься политикой, то она, напротив, не обладает даже и «несовершенной видимостью» того, чтобы она хоть где-нибудь и когда-нибудь уничтожила политику.

Абсолютная критика, не вполне удовлетворённая «несовершенной видимостью», спрашивает себя ещё раз:

«Как это случилось, что критика была тогда втянута в «массовые, политические» интересы, что она… даже» (!)… «.должна была» (!)… «замыкаться политикой» (!).

Теологу Бауэру кажется вполне само собой разумеющимся, что критика должна была бесконечно долго заниматься спекулятивной теологией, ибо он, олицетворённая «критика», является ведь теологом ex professo. Но заниматься политикой? Это должно быть мотивировано совершенно особыми, политическими, личными обстоятельствами.

Почему же «критик а» должна была заниматься даже политикой? «Ей предъявлены были обвинения — вот что служит ответом на вопрос». По крайней мере, в этом разгадка «тайны» «бауэровской политики», и, по крайней мере, нельзя будет назвать неполитической ту видимость, которая в «Правом деле свободы и моём собственном деле» Бруно Бауэра соединяет массовое «дело свободы» с его «собственным делом» посредством союза «и». Но если критика занималась не «собственным делом» в интересах политики, а политикой в интересах собственного дела, то следует признать, что не критика была обманута политикой, а, наоборот, политика — критикой.

Итак, Бруно Бауэр должен был быть удалён со своей теологической кафедры: он был обвинён. «Критика» принуждена была заниматься политикой, т. е. она должна была вести «свой» процесс, т. е. процесс Бруно Бауэра. Не г-н Бауэр вёл процесс критики, а «критика» вела процесс г-на Бауэра. Почему «критика» должна была вести свой процесс?

«Чтобы оправдать себя?» Пожалуй, что и так. Но «критика» далека от того, чтобы ограничиться таким личным, земным мотивом. Пусть так. Но не только поэтому, «а главным образом для того, чтобы выявить противоречия её противников», и — могла бы добавить критика — для того ещё, чтобы переплести в одну книгу старые статьи против различных теологов, как, например, свою многословную перебранку с Планком, эту семейную ссору между теологией «Бауэр» и теологией «Штраус».

Облегчив душу признанием, касающимся истинного интереса её «политики», абсолютная критика, при воспоминании о своём «процессе», снова пережёвывает старую гегелевскую жвачку (см. в «Феноменологии» борьбу Просвещения с верой, см. всю «Феноменологию»), на разные лады пережёванную уже в «Правом деле свободы», о том, что «старое, сопротивляющееся новому, на самом деле не есть ужо старое». Критическая критика — жвачное животное. Некоторые упавшие со стола гегелевские крохи, как, например, только что приведённое положение о «старом» и «новом» или же «развитие одной крайности из противоположной ей крайности» и т. п., постоянно вновь подогреваются критикой, без того чтобы она когда-нибудь почувствовала хотя бы только потребность разделаться со «спекулятивной диалектикой» каким-нибудь иным способом, нежели с помощью «изнеможения» профессора Хинрикса. Но зато она беспрестанно «критически» преодолевает Гегеля тем, что повторяет его, как, например:

«Критика, выступая на сцену и придавая исследованию новую форму, т. е. такую форму, которая уже не поддаётся превращению во внешнее ограничением и т. д.

Когда я подвергаю нечто каким-нибудь превращениям, то я делаю это нечто существенно другим. Так как каждая форма есть в то же время и «внешнее ограничение», то никакая форма не «поддаётся» превращению во «внешнее ограничение», так же как яблоко не поддаётся «превращению» в яблоко. Впрочем, форма, придаваемая «критикой» исследованию, по совершенно другой причине не поддаётся превращению во «внешнее ограничение»: выходя за пределы всякого «внешнего ограничения», она расплывается в пепельно-сером, сизом тумане бессмыслицы.

«Она» (борьба старого с новым) «была бы, однако, и тогда» (т. е. в тот момент, когда критика «придаёт» исследованию «новую форму») «невозможна, если бы старое исследовало вопрос о совместимости или несовместимости… теоретически».