Собрание сочинений. Том 2

Чтобы превратить любовь в «Молоха», в воплощённого дьявола, г-н Эдгар превращает её предварительно в богиню. Став богиней, т. е. предметом теологии, любовь, разумеется, подлежит теологической критике; да и помимо того бог и дьявол, как известно, не далеки друг от друга. Г-н Эдгар превращает любовь в «богиню», и притом в «жестокую богиню», тем, что из любящего человека, из любви человека он делает человека любви, — тем, что он отделяет от человека «любовь» как особую сущность и, как таковую, наделяет её самостоятельным бытием. Посредством такого простого процесса, посредством такого превращения предиката в субъект можно все присущие человеку определения и проявления критически преобразовать в фантастические отдельные существа и в самоотчуждения человеческой сущности. Так, например, критическая критика делает из критики, как предиката и деятельности человека, особый субъект, направленную на самоё себя и потому критическую критику, — делает какого-то «Молоха», культ которого состоит в самопожертвовании, в самоубийстве человека и особенно его мыслительной способности.

«Предмет.», — восклицает спокойствие познавания, — «предмет, вот подходящее выражение, ибо любимый для любящего» — (женский род отсутствует) — «важен лишь как этот внешний объект его душевного влечения, как объект, в котором он хочет найти удовлетворение для своего эгоистического чувства».

Предмет! Ужасно! Нет ничего более возмутительного, более нечестивого, более массового, чем предмет, — долой же предмет! Как могла абсолютная субъективность, actus purus^{4}, «чистая» критика, — как могла она не усмотреть в любви своей bete noire^{5}, воплощения сатаны, — в любви, которая впервые по-настоящему научает человека верить в находящийся вне его предметный мир, которая обращает не только человека в предмет, но даже предмет в человека!

Любовь, — продолжает, вне себя, спокойствие познавания, — не успокаивается даже на том, чтобы превратить человека в категорию «объекта» для другого человека: она превращает его в определённый, действительный объект, в этот скверно-индивидуальный (см. «Феноменологию» Гегеля^[12] о категориях «Это» и «То», где также ведётся полемика против скверного «Это») внешний объект, имеющий не только внутреннее, скрывающееся в мозгу, но и чувственно осязаемое существование.

«Любовь Не заточена в пределах одного лишь мозга».

Нет, возлюбленная есть чувственный предмет. А критическая критика, если уж ей приходится снизойти до признания какого-нибудь предмета, требует по меньшей мере, чтобы предмет был нечувственным предметом. Любовь же — некритический, нехристианский материалист.

Наконец, любовь ухитряется даже делать одного человека «этим внешним объектом душевного влечения» другого человека, объектом, в котором находит удовлетворение эгоистическое чувство другого человека, — эгоистическое по той причине, что оно в другом человеке хочет обрести свою собственную сущность, а это не должно иметь места. Критическая критика настолько свободна от всякого эгоизма, что находит в своём собственном «я» исчерпанным до дна всё содержание человеческой сущности.

Г-н Эдгар не сообщает нам, конечно, чем возлюбленная отличается от всех прочих «внешних объектов душевного влечения, в которых находят себе удовлетворение эгоистические чувства людей». Обаятельный, полный чувства, богатый содержанием предмет любви сводится для спокойствия познавания только к абстрактной схеме: «этот внешний объект душевного влечения», — подобно тому как для спекулятивного натурфилософа комета сводится только к категории «отрицательности». Делая другого человека внешним объектом своего душевного влечения, человек, правда, — по собственному признанию критической критики, — придаёт ему «значительность»; но это, так сказать, предметная значительность, между тем как значительность, придаваемая предметам критикой, есть не что иное, как та значительность, которую критика приписывает себе самой. Эта критическая «значительность» являет себя поэтому не «в дурном внешнем бытии», а в «Ничто» критически значительного предмета.

Если спокойствие познавания в действительном человеке не обретает предмета, то зато в человечестве оно обретает дело. Критическая любовь «больше всего остерегается из-за личности забыть дело, которое есть не что иное, как дело человечества». Некритическая же любовь не отделяет человечества от индивидуального человека, от личности.

«Сама по себе любовь, как абстрактная страсть, неведомо откуда пришедшая и неведомо куда уходящая, не обладает интересом к внутреннему развитию».

В глазах спокойствия познавания любовь есть абстрактная страсть, согласно спекулятивному словоупотреблению, называющему конкретное абстрактным, а абстрактное конкретным.

«В долине дева не родилась,

Где дом её, — никто не знал;

Но вот она опять простилась,

Ушла, и след её пропал»

^[13]

.

В глазах абстракции любовь есть «дева с чужбины», не имеющая диалектического паспорта, а потому изгоняемая из страны критической полицией.