Собрание сочинений, том 17

Мы все же должны делать различие между старорежимными оргиями и действительными историческими делами помещичьих депутатов. Изумленные тем, что они оказались сильнейшей фракцией огромного большинства, состоящего кроме них из орлеанистов с примесью буржуазных республиканцев и лишь отдельных бонапартистов, они всерьез (наивно) уверовали в долгожданное пришествие их прежнего тысячелетнего царства. И в самом деле, сапог иноземного завоевателя снова топтал Францию, империя была опять ниспровергнута, Бонапарт опять попал в плен, а легитимисты опять воскресли. Очевидно, колесо истории повернуло вспять, чтобы докатиться до «chambre introuvable» [«бесподобной палаты». Ред.] 1816 г. — с ее неистовыми и яростными проклятиями революционному потопу и его ужасам, с ее требованием «обезглавить Париж и лишить его звания столицы», с ее «децентрализацией», при которой сеть государственного аппарата должна быть прорвана местными влияниями помещичьих усадеб, с ее религиозными проповедями и догматами допотопной политики, с ее дворянской спесью, наглостью, генеалогической ненавистью к трудящимся массам и взглядом на мир через oeil de boeuf [буквально: «бычий глаз», исторически — передняя в Версальском дворце с опальным окном, где собирались придворные в ожидании короля. Ред.]. В действительности однако, легитимисты могли играть только роль держателей акций партии порядка как монополисты средств производства. С 1848 до 1851 г. они могли образовать только одну из фракций междуцарствия «парламентарной республики» — с той разницей, что тогда они были представлены своими образованными и искушенными в парламентской борьбе лидерами, Берье, Фаллу, Ларошжакленами, тогда как теперь им приходилось искать себе представителей среди заурядных деревенских помещиков, что придало иной оттенок всему Собранию и скрыло его буржуазную действительность под феодальным нарядом. Их нелепые преувеличения (проповеди) служат только для того, чтобы оттенить либерализм их бандитского правительства. Завлеченные на путь узурпации полномочий, не соответствующих их избирательным мандатам, они существуют только по милости своих самозванных правителей. Хотя иноземное вторжение в 1814 и 1815 гг.[451] явилось смертоносным оружием против них в руках буржуазных выскочек, они в слепом безрассудстве взяли на себя ответственность за нынешнюю беспрецедентную капитуляцию Франции, которую их буржуазные недруги выдали иноземцу. И французский народ, пораженный и возмущенный возвращением всех этих высокородных Пурсоньяков, которые, как он считал, уже давно лежат в могилах, убедился, что он должен не только произвести революцию XIX века, но и завершить революцию 1789 г., отправив этих скотов туда же, куда в конце концов попадает в деревне весь скот — на живодерню.

5) НАЧАЛО ГРАЖДАНСКОЙ ВОЙНЫ. РЕВОЛЮЦИЯ 18 МАРТА. КЛЕМАН ТОМА. ЛЕКОНТ. СТЫЧКА НА ВАНДОМСКОЙ ПЛОЩАДИ

Если бы разоружение Парижа являлось просто необходимой частью контрреволюционного заговора, то его можно было бы осуществить более медленно и осторожно, но поскольку оно было обусловлено в финансовом соглашении, которое не терпело отлагательства и привлекало к себе неотразимыми прелестями, то Париж нужно было разоружить без всякого промедления. Тьер должен был поэтому сделать попытку совершить coup d'etat. И вот он сам начал гражданскую войну: он отправил decembriseur[452] Винуа во главе многочисленного отряда полицейских и нескольких линейных полков в разбойничий ночной поход на высоты Монмартра. Когда эта преступная попытка не удалась благодаря сопротивлению национальной гвардии и ее братанию с солдатами, то на следующий день Тьер возвестил национальным гвардейцам в манифесте, расклеенном на стенах Парижа, о своей благородной решимости оставить им их же оружие, с которым, заявлял он, национальная гвардия несомненно с готовностью сплотится вокруг правительства против «бунтовщиков». Из 300000 национальных гвардейцев только 300 человек отозвались на его призыв. Славная рабочая революция 18 марта безраздельно владела (воцарилась над) Парижем.