Собрание сочинений. Т. 9.

За один месяц Лазар так изменился, что Полина пришла в полное отчаяние. Днем она еще крепилась, как всегда спокойно и деловито занималась хозяйством. Но по вечерам, когда она запирала дверь своей комнаты и могла отдаться горю, все ее мужество иссякало, она плакала, как беспомощное дитя. Последняя надежда рушилась, все ее добрые порывы терпели поражение. Неужто это возможно? Одного сострадания, оказывается, недостаточно, можно любить человека и быть причиной его несчастья; она понимала, что кузен несчастен и, вероятно, из-за нее. В душе девушки зародились сомнения, она стала бояться соперницы. Если Полина долгое время успокаивала себя, объясняя черную меланхолию Лазара трауром, то теперь снова появилась мысль о Луизе, та самая мысль, которую тогда, на другой день после смерти г-жи Шанто, она отогнала, гордо уповая на силу своей любви, и теперь по ночам сердце ее обливалось кровью.

Эта мысль неотвязно преследовала Полину. Она ставила свечу на стол, тяжело опускалась на край кровати и так сидела, даже не имея сил снять платье. Ее напускная веселость в течение целого дня, выдержка и терпение — все это тяготило ее, как тяжелое бремя. Однообразной чередой проносились дни за днями, и удручающая тоска Лазара угнетала всю семью. К чему ее усилия создать радость, если она не умеет согреть, наполнить солнцем этот любимый уголок? Жестокие слова Лазара звучали в ее ушах: «Мы слишком одиноки»; виновата она, ее ревность, из-за этого люди чуждаются их. Полина не называла имени Луизы, старалась не думать о ней и все-таки видела перед собой ее пленительный образ; вот она развлекает Лазара своим томным кокетством, возбуждает его шуршанием своих юбок. Минуты шли, а Полина не могла отогнать от себя эти видения. Лазар тоскует по этой девушке, это ясно, и его очень легко исцелить — нужно только съездить за ней. И каждый вечер, стоило Полине подняться к себе и устало опуститься на край кровати, перед ней возникал один и тот же образ, ее терзала мысль, что счастье любимого, быть может, в руках другой.

Но в Полине вместе с тем нарастало бурное возмущение. Задыхаясь, она вскакивала с кровати и раскрывала окно. Она сидела часами, вглядываясь в необъятную тьму, нависшую над морем, слушая его ропот, и не могла уснуть, подставляя разгоряченную грудь морскому ветру. Нет, никогда она не падет так низко, не допустит возвращения этой девушки. Разве она не видела, как они обнимались? Разве не подлость такая измена, здесь, рядом, в соседней комнате, в доме, который она считала своим? Она не в силах простить такую низость, снова свести их вместе значило бы стать их сообщницей. Нет, этого она не может! Полина разжигала в себе ревность и злобу картинами, которые возникали в ее воображении, она задыхалась от рыданий, уронив голову на обнаженные руки, прижавшись к ним губами. Настала глубокая ночь, ветерок коснулся ее шеи, растрепал волосы, но не успокоил гневное кипение крови. Однако, несмотря на яростный взрыв возмущения, в ней глухо, исподволь шла борьба между присущей ей добротой и страстью. Какой-то тихий голос, казавшийся Полине в ту пору чужим, упорно шептал ей о радостях милосердия, о счастье, которое обретают, жертвуя собой ради ближних. Ей хотелось заглушить его, заставить замолчать: ведь такое самоотречение глупо, это просто трусость! И все же Полина внимала этому голосу и вскоре уже не могла сопротивляться. Мало-помалу она стала узнавать свой собственный голос, она убеждала себя: какое значение имеют ее сердечные муки, если любимый будет счастлив? Рыдания становились тише, она слушала, как вздымаются волны из мрачной глубины, измученная и больная, но все еще не побежденная.

Однажды ночью Полина долго плакала у окна. Потом, погасив свечу и лежа в темноте с широко открытыми глазами, она вдруг приняла решение: завтра первым делом она заставит дядю написать Луизе, пригласить ее на месяц в Бонвиль. Теперь это казалось Полине простым и естественным. Тут же она крепко уснула, давно ей так хорошо не спалось. Но на другое утро, когда Полина спустилась к завтраку и увидела дядю и кузена за столом, где собиралась вся семья и где на обычных местах стояли три кружки молока, она вдруг стала задыхаться, почувствовав, что мужество ее иссякает.

— Почему ты не ешь, — спросил Шанто. — Что с тобой?

— Со мной? Ничего! — ответила Полина. — Я спала, как праведница.

При одном виде Лазара в ней снова началась борьба. Он ел молча, у него было усталое лицо, хотя день еще только начался; и Полина чувствовала, что не в силах отдать его сопернице. Мысль о том, что он будет принадлежать другой, что другая поцелует его, утешит, была ей невыносима. Но когда он вышел, Полина все-таки решила осуществить задуманное.

— Дядя, как у тебя сегодня с руками, не хуже? — спросила она.

Шанто взглянул на свои руки, на распухшие суставы и с трудом сжал пальцы.

— Нет, — ответил он. — Правая вроде даже стала лучше… Если придет кюре, сыграем партию.

Потом, помолчав, добавил:

— А почему ты спрашиваешь?