Собрание сочинений. Т. 9.

На другой день у г-жи Шанто началась агония, бред, бессвязные речи, и это длилось двадцать четыре часа. Больная успокоилась, страх быть отравленной перестал сводить ее с ума, — и она говорила без умолку, сама с собой, быстро, отчетливо и громко, не поднимая головы с подушки. То не была беседа, она ни к кому не обращалась. Мозг еще лихорадочно работал, подобно часам с испорченным механизмом, завод которых кончается, и этот поток отрывистых слов как бы торопливо отсчитывал последние секунды. Разум ее угасал. Вереницей проносилось перед ней все прошлое, но она ни слова не говорила о настоящем, о муже, о сыне, о племяннице, об этом доме в Бонвиле, где за последнее десятилетие так мучительно страдало ее честолюбие. Она снова была девицей да ла Виньер, давала уроки в самых знатных семьях Кана и запросто произносила имена, которых ни Полина, ни Вероника никогда не слышали; рассказывала длинные бессвязные истории вперемежку с разными происшествиями и подробностями, которых не помнила даже служанка, успевшая состариться у них в доме. Казалось, перед смертью она хочет выбросить из головы воспоминания юности, подобно тому как выбрасывают из ларца старые пожелтевшие письма. Полину, невзирая на все ее мужество, охватывала дрожь, ее смущала эта невольная исповедь, это неведомое, всплывшее на поверхность, когда смерть уже начала свою разрушительную работу. Теперь уже не хриплое дыхание, а страшная неумолчная болтовня умирающей заполняла весь дом. Когда Лазар проходил мимо двери больной, до него долетали обрывки фраз. Он пытался понять, но не находил в них смысла и содрогался от ужаса, словно мать уже умерла и рассказывает неизвестную историю призракам в потустороннем мире.

Когда приехал доктор Казенов, он застал Шанто и аббата Ортера в столовой за шашками. Можно было подумать, что оба не двигались с места и продолжали вчерашнюю партию. Сидя подле них на задних лапках, Минуш, казалось, внимательно следила за игрой. Кюре пришел рано утром и снова занял свое место утешителя. Теперь Полина не возражала против того, чтобы он навестил г-жу Шанто, и когда доктор поднялся к больной, священник прекратил игру и последовал за ним. Он сказал г-же Шанто, что пришел в качестве друга, просто чтобы справиться о ее здоровье. Г-жа Шанто еще узнала их, попросила поднять ее повыше и приняла гостей, как подобает светской даме из Кана, которая даже в бреду умеет любезно улыбаться. Милый доктор должен быть доволен ею, не правда ли? Скоро она встанет; потом она вежливо осведомилась у аббата о его здоровье. Он собирался выполнить свой долг священника, но не решился даже открыть рта, потрясенный этой болтливостью умирающей. К тому же Полина была здесь и помешала бы ему коснуться печальной темы. У нее хватало сил сохранять веселый и спокойный вид. Когда мужчины вышли, Полина проводила их на площадку, где доктор шепотом дал ей наставления. Говорили о последних минутах, о быстром разложении, о карболке, а из комнаты умирающей еще доносилось бессвязное бормотанье, неиссякаемый поток слов.

— Значит, вы думаете, что она проживет еще день? — спросила девушка.

— Да, несомненно, до завтра она протянет, — ответил Казенов. — Только не поднимайте ее, она может умереть у вас на руках… Впрочем, вечером я еще заеду.

Условились, что аббат Ортер побудет с Шанто и подготовит его к несчастью. Вероника, стоя на пороге, с растерянным видом слушала распоряжения доктора. С той минуты, как она поверила, что хозяйка умирает, она не произносила больше ни слова, только суетилась подле нее с преданностью домашнего животного. Вошел Лазар. Все умолкли. У него не хватало духа присутствовать во время визита доктора, и он бродил по дому, боясь спросить, когда наступит конец. Внезапное молчание, которым встретили его, открыло Лазару все. Он сильно побледнел.

— Друг мой, — сказал доктор, — вам бы следовало поехать со мной. Позавтракаем вместе, а вечером я привезу вас обратно.

Молодой человек побледнел еще больше.

— Нет, благодарю вас, — сказал он. — Я не хочу отлучаться надолго.

С этой минуты Лазар весь превратился в ожидание; сердце его сжималось, словно железный обруч сдавливал грудь. День тянулся, казался вечностью, и все-таки наступил вечер, хотя Лазар и сам не знал, как прошли эти часы. Он не мог вспомнить, что делал; он то поднимался, то спускался, глядел вдаль на море, и этот необъятный волнующийся простор приводил его в еще большее оцепенение. Неумолимый бег времени порою воплощался в странные образы; он видел перед собой гранитную глыбу, которая, обрушиваясь, увлекала все в бездну. Порою Лазар ожесточался, ему хотелось, чтобы это поскорее кончилось и он мог бы отдохнуть от ужасного ожидания. Около четырех, поднимаясь к себе в комнату, Лазар внезапно вошел к матери: ему хотелось видеть ее, поцеловать ее еще раз. Но когда он склонился над ней, она продолжала разматывать запутанный клубок фраз и даже не подставила ему щеку усталым движением, как делала обычно во время болезни. Возможно, она даже не узнала его. Неужели это есть мать — серое лицо, почерневшие губы?