Собрание сочинений. Т. 9.

— Право же, сударь, от вас мало толку. Опять бедной барышне придется расхлебывать… Можно подумать, будто здесь никогда не было больных; вспомните-ка, ведь вы отлично ухаживали за кузиной, когда она едва не померла от горла… Ага! Вам нечего возразить, вы целых две недели сиднем сидели наверху да ворочали ее, как малое дитя.

Лазар слушал в полном изумлении. Он и сам не понимал, почему он поступал так по-разному, так нелогично.

— Ты права, — согласился он, — это верно.

— Вы никого не подпускали к ней, — продолжала служанка, — а на барышню было еще горше глядеть, чем на хозяйку, уж больно она мучилась. Выйдешь, бывало, от нее — все нутро переворачивается; я и крошки хлеба не могла проглотить. А теперь только мать слегла, вы вдруг раскисли! Даже ни разу лекарства ей не подали. Какая бы она ни была, а она вам родная мать.

Лазар уже не слушал ее, он упорно глядел перед собой в пустоту и наконец прошептал:

— Чего ты от меня хочешь? Я не могу… Вероятно потому, что это мама, не могу… Когда я смотрю на нее, на эти страшные ноги и говорю себе: она обречена, что-то обрывается во мне, я готов закричать, завыть, как зверь, и я убегаю из комнаты.

Лазар опять дрожал всем телом. Он поднял упавший со стола нож и стал разглядывать его глазами, полными слез, почти ничего не видя. Наступило молчание. Вероника занялась своими делами, чтобы скрыть душившее ее волнение. Наконец она сказала:

— Послушайте, господин Лазар, ступайте-ка лучше побродите немного по берегу. Вы мне мешаете, вечно путаетесь под ногами… Да прихватите с собой Матье. Он, несносный, тоже места себе не находит. Я просто извелась с ним, все рвется наверх, к хозяйке.

На другой день доктор Казенов еще колебался. Может быть, катастрофа наступит внезапно, а может, больная поправится на более или менее длительный срок, если отек уменьшится. Он раздумал пускать ей кровь и назначил лишь пилюли, которые принес с собой, да по-прежнему втирать настой наперстянки. Его удрученный вид и глухое раздражение изобличали, что он мало верит в лекарства, когда происходит постепенный распад всего организма, тут медицина бессильна.

К тому же он утверждал, что больная совсем не страдает. И действительно, у г-жи Шанто ничего не болело, только ноги были тяжелые, словно налитые свинцом, и она все больше задыхалась при малейшем движении; но, даже неподвижно лежа на спине, она по-прежнему говорила громко, глаза ее блестели, и это вводило в заблуждение даже ее самое. Видя, каким она держится молодцом, никто из окружающих за исключением сына не терял надежды. Садясь в экипаж, доктор сказал Лазару и Полине, чтобы они не очень сокрушались: и для нее самой, и для близких просто счастье, что она не сознает своего положения.

Первая ночь была очень тяжелой для Полины. Прикорнув в кресле, она никак не могла уснуть, в ушах у нее шумело от громкого дыхания умирающей. Стоило Полине задремать, как ей чудилось, будто от этих хрипов содрогается дом и сейчас все рухнет. Потом, сидя с открытыми глазами, она задыхалась, вновь переживая муки, которые вот уже несколько дней отравляли ей жизнь. Даже у постели умирающей она не могла обрести покоя, не могла простить. Сидя как в полусне у этого скорбного ложа, она опять страдала от признаний Вероники. Былая ярость, гнев, ревнивая злоба пробуждались в ней, когда она припоминала мучительные подробности. Боже! Не быть больше любимой! Быть преданной теми, кого любишь! Остаться совсем одной, исполненной гнева и презрения! Полина разбередила рану, и она снова кровоточила. Никогда еще девушка так остро не ощущала оскорбления, которое нанес ей Лазар. Раз они погубили ее, пусть умирают сами. И снова под назойливый аккомпанемент тяжелого дыхания тетки, которая так жестоко поступила с ней, ее преследовала мысль об украденных деньгах, о разбитом сердце.

К утру Полина смирилась; любовь не вернулась, нет, только долг удерживал ее в комнате г-жи Шанто. Это вконец огорчило девушку: неужели и она озлобится, она тоже? День прошел в смятении, она старалась изо всех сил, но была недовольна собой, ее обескураживала подозрительность больной. Г-жа Шанто, ворча, принимала ее заботы, следила подозрительным взглядом за каждым ее движением. Если девушка подавала ей платок, тетка обнюхивала его прежде, чем высморкаться, а когда Полина приносила бутылку горячей воды, она непременно хотела пощупать ее рукой.

— Что с ней? — шепотом спросила девушка у служанки. — Неужели она считает, что я способна причинить ей зло?

После отъезда доктора, когда Вероника поднесла г-же Шанто микстуру, та, не заметив племянницы, достававшей в эту минуту белье из шкафа, тихо спросила:

— Это лекарство приготовил доктор?

— Нет, барышня.

Больная пригубила, и на лице ее появилась гримаса.

— Оно отдает медью. Не знаю, чем она меня напоила, но со вчерашнего дня я ощущаю во рту привкус меди. — И резким движением она бросила ложку за кровать.

Вероника застыла с открытым ртом.

— Ну и ну! Взбредет же такое в голову!