— Ну вот! Опять, — сказал он. — Я забежал, чтобы только проведать вас. Но едва ли я способен сделать больше, чем это дитя. Дорогой мой, уж если человек унаследовал подагру и ему перевалило за пятьдесят, остается лишь махнуть на нее рукой. К тому же вы доконали себя кучей лекарств… Есть только два средства, они вам известны: терпение и фланель!
Доктор производил впечатление большого скептика. За тридцать лет он перевидал столько несчастных, умирающих в разных широтах и от разных болезней, что в глубине души мало верил в свою науку: чаще всего он предоставлял организму бороться самому. Тем не менее он осмотрел у больного опухший большой палец на ноге, где кожа лоснилась и багровела, затем перешел к колену, которое начало воспаляться, и под конец обнаружил на правом ухе твердый белый бугорок.
— Доктор, — простонал больной, — ведь вы не бросите меня так на произвол судьбы!
Лицо врача стало серьезным. Этот бугорок, результат отложения извести, заинтересовал его, и он уверовал в свою науку при виде нового симптома.
— Боже мой, — пробормотал он, — ладно, попробую еще щелочи и соли… Подагра становится хронической, это совершенно ясно.
Затем доктор рассердился:
— Сами виноваты, вы не соблюдаете режима, предписанного мною… Никакого моциона, вечно валяетесь в кресле. И держу пари, тут не обошлось без вина и мяса. Правда? Ну-ка, признавайтесь, вы ели что-нибудь острое?
— Ох, только кусочек гусиного паштета, — едва слышно признался Шанто.
Врач поднял обе руки, словно призывая небеса в свидетели. Однако он достал какие-то пузырьки из кармана своего широкого сюртука и принялся приготовлять лекарство. В качестве наружного средства доктор ограничился тем, что завернул ногу и колено в вату, а сверху забинтовал вощеным холстом. Перед отъездом он не кому-нибудь, а Полине повторил свои назначения: по одной ложке микстуры через каждые два часа, как можно больше овсяного отвара, а главное, диета, строгая диета.
— Едва ли он послушается, все равно будет есть! — сказала г-жа Шанто, провожая доктора.
— Нет, нет, тетя, он будет благоразумен, увидите, — горячо вступилась Полина. — Я заставлю его слушаться.
Казенов взглянул на Полину, его забавляла рассудительность девочки. Он снова расцеловал ее в щечки.
— Вот девочка, которая рождена на благо окружающих, — заявил он с такой же проницательностью, с какой ставил диагнозы.
Целую неделю Шанто вопил не переставая. Казалось, приступ уже кончился, но вдруг начала болеть другая нога, и все возобновилось с удвоенной силой. Весь дом трепетал, Вероника заперлась на кухне, чтобы не слышать криков, даже г-жа Шанто и Лазар, чтобы разрядить нервное напряжение и тревогу, убегали из дома. Одна только Полина не покидала комнаты больного и боролась с капризами дяди, который во что бы то ни стало хотел съесть котлету, крича, что он голоден, а доктор Казенов осел, раз он даже не умеет вылечить его. По ночам чаще всего боли усиливались. Полине удавалось спать не больше двух-трех часов. Тем не менее она держалась молодцом, это была на редкость выносливая девочка. Г-жа Шанто почувствовала облегчение и с благодарностью приняла помощь ребенка, который вносил мир в семью. Наконец больной выздоровел. Полина снова обрела свободу, и между ней и Лазаром завязалась тесная дружба.
Сперва они проводили время в большой комнате молодого человека. Он приказал снести перегородку и таким образом занимал всю половину третьего этажа. Узкая железная кровать в углу была скрыта за старой, рваной ширмой. У стены на некрашеных деревянных полках было расставлено около тысячи книг — разрозненные тома, произведения классиков, обнаруженные на чердаке в Кане и перевезенные в Бонвиль. Подле окна стоял старинный, огромный нормандский шкаф, забитый множеством удивительных вещей: образцами минералов, старыми инструментами, сломанными детскими игрушками. Там стоял так же рояль, над которым висели две рапиры и маска для фехтования, посредине комнаты — громадный стол, очень высокий, старинный стол для черчения, до того загроможденный бумагами, картинками, банками с табаком, трубками, что почти негде было примоститься.