Собрание сочинений. т.2.

Случалось, Гийом вздрагивал, услыхав какую-нибудь ее фразу. Он с ужасом поднимал голову и осматривался, точно ожидал увидеть своего старого друга. И видел жену, в игре лица которой было что-то общее с мимикой хирурга. Некоторые ее повороты шеи, движенья плеч тоже казались ему знакомыми. Иные, то и дело повторяемые ею словечки болезненно отзывались в нем: он вспоминал, что слышал их из уст Жака. Теперь она не могла открыть рта или пошевелиться, чтобы он не убедился, что она вся переполнена своей первой любовью. Он понимал, до какой степени эта любовь захватила ее. Сколько бы она ни отрицала подчиненности всего своего существа, самое ее тело, любое проявление ее личности говорили, до какой степени она порабощена. Теперь она не только беспрестанно думала о Жаке, но и жила с ним, в его объятиях, телесно; ей пришлось признаться себе, что он по-прежнему ее господин и она навек сохранит печать его поцелуев. Ни за что на свете Гийом не согласился бы принять ее в свои объятия с тех пор, как почувствовал в ней присутствие своего товарища и брата; наконец, Мадлена и Жак в его представлении слились воедино, и он почел бы себя виновным в преступном вожделении, если бы прижал ее к своей груди. Получив уверенность, что Мадлена снова сделалась покорной супругой Жака, он углубился в изучение этой странной перемены. Хотя подобная проверка и причиняла ему жестокие страдания, он все же не спускал глаз с жены, понимая, что присутствует при пробуждении ее прежней любви, и отмечал всякое новое открытое им сходство. Эти постоянные наблюдения едва не свели его с ума. Мало того, что его дочь являлась портретом человека, мысль о котором жгла его огнем, — теперь еще и жена своим голосом и жестами непрестанно о нем напоминала.

Перерождаясь всем существом, Мадлена вспомнила и забытые ею повадки девицы легкого поведения. Ровная и серьезная безмятежность, которую сообщили ей пять лет уважения и любви, уступила место нервной распущенности былых дней. Она утратила безоблачно-ясное выражение лица, стыдливость, скромную грацию походки, все те приметы порядочности, что сделали из нее женщину хорошего общества. Теперь она до полудня ходила нечесаная, как в те времена, когда жила на улице Суфло; рыжие пряди падали ей на шею, капот распахивался, открывая белую пышную грудь, полную чувственных желаний. Забывшись, она примешивала к своей речи слова, каких никогда не произносила в Нуароде, отваживалась на вольные жесты, заимствованные у старых подруг, опошлялась, сама того не замечая, под влиянием одолевавших ее воспоминаний. Гийом с ужасом и отвращением следил за этим постепенным падением Мадлены; глядя, как она ходит, покачивая бедрами, растолстевшая, тяжело ступая, он не узнавал здорового и сильного создания, которое четыре года было его женой. Он вдруг оказался женатым на девке, насквозь пропитанной грязью прошлого. Роковые законы плоти победили Мадлену в его объятиях, словно для того, чтобы показать ему, что его поцелуи бессильны спасти ее от наследия ее прежней жизни. Она сколько угодно могла спать сном невинности, но при первом же волнении крови ей суждено было пробудиться и снова погрязнуть в позоре, на который она пошла когда-то и который сейчас должна была испить до дна.