Собрание сочинений. т.2.

— Это вы бы не смогли!.. А он чуть не украл помилование.

— Да, да, толстосумы и святоши старались избавить его от позорного столба.

— Небось бедняк не встретил бы такого сочувствия.

— Но король оставался тверд, он сказал, что закон един для злодеев всех сословий.

— О, король — человек справедливый!

— Эй! Дуглас, мошенник, ханжа, вор, лицемер, забудь теперь свои штучки, приятель, больше ты не будешь ходить в церковь просить, чтобы бог покровительствовал твоим подлогам.

Мариус вздохнул. Доносившиеся до него крики открыли ему наконец, кто был этот несчастный. И тут он вдруг узнал Дугласа, он ясно представил себе бледное, одутловатое лицо бывшего нотариуса. Но так как все его помыслы были заняты братом, то он думал только о том, что, может быть, и Филиппу придется сносить издевательства и улюлюканье толпы.

А толпа все рычала.

— Свыше пятидесяти семейств разорил! Каторги для него мало!

— Марсельцы должны были бы расправиться с ним самосудом.

— Правильно, мы и расправимся с ним, когда его поведут.

— Посмотри-ка, он там, наверху, видать, чувствует себя как рыба в воде.

— Не так уж это мучительно, вот повисел бы он вниз головой!

— А! Вот и палач идет, сейчас отвяжет… Бежим скорее.

И действительно, Дуглас спускался с помоста. Он влез в крытую телегу, которая должна была отвезти его в тюрьму. В эту минуту толпа пришла в движение. Весь народ бросился вперед, чтобы освистать, а может быть, и убить несчастного. Но конвой окружил телегу, а вокруг, оттесняя нарушителей порядка, скакала конная охрана.

В последний раз с глубоким состраданием посмотрел Мариус на осужденного. Конечно, этот человек был большим преступником, но тернистый путь позора, которым он шел, вызывал скорее сочувствие, чем гнев. Мариус остался стоять у стены. Глядя на удалявшуюся телегу, он услышал разговор двух проходивших мимо рабочих:

— Через месяц мы снова придем сюда. Будут выставлять того парня, знаешь, который увез девушку… Это будет куда потешнее.

— Ах да, Филиппа Кайоля… Я знал его, большой весельчак… Надо выяснить точно день, чтобы не пропустить… Вот пошумим!

Рабочие удалились. Мариус стоял бледный, уничтоженный. Правильно сказали эти люди: через месяц наступит черед его брата. И Мариус думал о том, что случай привел его увидеть все, что предстоит перетерпеть Филиппу. Теперь он знал, какие унизительные муки ждут брата, и, ставя его на место Дугласа, представлял себе всю эту страшную картину. В смертельной тоске он закрыл глаза и долго не открывал их; в ушах у него гудело: он видел Филиппа на эшафоте, он слышал смех и глумление толпы.

XII Мариус теряет голову

Мариус стоял, прислонясь к стене, опустив глаза в землю, до боли потрясенный зрелищем, свидетелем которого он только что был, как вдруг почувствовал, что на его плечо с дружеской грубоватостью опустилась чья-то рука.

Он поднял голову и увидел перед собой Совера — хозяина погрузочной конторы.

— Эй, дружочек, чего вы тут торчите? — с громким смехом закричал тот. — Можно подумать, что вас сейчас привяжут к этому столбу. — И он указал на помост.

Совер был одет нарядно: брюки и пальто из тонкого сукна, небрежно застегнутый жилет, не скрывавший белоснежной рубашки, и самодовольно выставленная напоказ массивная цепочка с крупными брелоками. Так как было от силы десять часов, хозяин погрузочной конторы прогуливался в мягкой фетровой шляпе набекрень, с прекрасной пенковой трубкой в зубах и в домашних туфлях. Казалось, что вся улица Канебьер принадлежит ему; он чувствовал себя здесь как дома, старался занять побольше места и разглядывал прохожих бесцеремонно и покровительственно. Совер стоял, широко расставив ноги, заложив руки в карманы оттопыренных брюк, и с высоты своего величия смотрел на Мариуса испытующим и снисходительным взглядом.

— У вас грустный и болезненный вид, — прибавил он. — Берите пример с меня: следите за своим здоровьем, ешьте, пейте сколько влезет, живите весело. Вот мне, например, незнакома печаль. Я здоровяк, у меня крепкий желудок и полный карман. Я могу истратить сто франков, когда бы мне ни заблагорассудилось… Чтобы следовать моему примеру, нужны средства. Не у всех они есть, знаю…

С сожалением смотрел он на Мариуса, которого находил таким тщедушным, таким бледным, что, сравнивая себя с ним, он, к великой своей радости, казался самому себе полным и румяным. Вот в эту минуту он охотно одолжил бы ему тысячу франков.

Мариус не слушал его болтовни. Рассеянно пожал он протянутую руку и снова вернулся к своим черным думам. С отчаянием размышлял он о том, что тщетно бился три месяца, а к выполнению своей задачи так и не приступил. Столб, высившийся перед ним, ждал Филиппа; и Мариусу казалось, что ноги его вросли в землю и ему никак не побежать на помощь брату. Сейчас он за несколько тысяч франков готов был продать себя, готов был на любую подлость.

Не получая ответа, Совер продолжал болтать. Ему нравилось слушать самого себя.