Собрание сочинений. Т.13.

Третье заседание суда было целиком посвящено обвинительной речи прокурора и речам защитников. Перед тем председатель суда кратко изложил суть дела; всячески афишируя свое беспристрастие, он не преминул несколько раз отметить тяжесть обвинений, предъявленных Рубо и Кабюшу. Прокурор, как показалось публике, был не в ударе — обычно его филиппики звучали куда убедительнее и он меньше отдавал дани суесловию. Это приписали сильной жаре, которая и впрямь была невыносима. Зато защитник Кабюша, столичный адвокат, весьма понравился присутствующим, хотя речь его и никого не убедила. Защитник Рубо, достойный представитель руанской адвокатуры, также изо всех сил старался облегчить участь своего подзащитного. Прокурор был настолько утомлен, что даже не стал отвечать на речи адвокатов. Около шести часов вечера присяжные удалились в совещательную комнату; во все десять окон зала заседаний еще вливался яркий свет, последние лучи солнца воспламеняли гербы нормандских городов, изображенные в верхней части витражей. Громкий гул голосов поднимался к старинному золоченому потолку, железная решетка, отделявшая сидячие места для публики от той части зала, где толпились зеваки, трещала от напора нетерпеливых людей. Но, когда возвратились судьи и присяжные заседатели, в зале вновь воцарилась благоговейная тишина. При вынесении приговора были приняты во внимание смягчающие вину обстоятельства, и оба подсудимых были осуждены лишь на каторжные работы — пожизненно. Такой приговор озадачил публику, толпа беспорядочно хлынула к выходу, раздалось даже несколько свистков, как это порою бывает в театре.

В тот вечер в Руане на все лады оживленно обсуждали приговор. Все сошлись на том, что он знаменовал собой поражение г-жи Боннеон и супругов Лашене. Полагали, что лишь смертная казнь злоумышленников могла бы удовлетворить семью Гранморена; без сомнения, тут немало потрудились враждебные им силы. Шепотом называли имя г-жи Лебук, у которой среди присяжных насчитывалось трое или четверо верных поклонников. Впрочем, ее муж, член суда, все время держал себя вполне корректно, однако, как отмечали досужие наблюдатели, ни второму члену суда, г-ну Шометту, ни даже председателю, г-ну Дебазейлю, не удалось направить судебное разбирательство в желательное для них русло. А быть может, присяжные, отметив наличие смягчающих вину обстоятельств, действовали просто по внушению совести, невольно отдав дань тому тягостному сомнению, которое на минуту овладело ими, когда они ощутили беззвучный и скорбный шелест крыльев истины. Что касается следователя Денизе, то судебное разбирательство вновь подтвердило его триумф, ведь никому не удалось поколебать выводы дознания, этого шедевра проницательности; семья Гранморена лишилась симпатии многих обитателей Руана, ибо в городе распространился слух, будто, стремясь вернуть себе дом в Круа-де-Мофра, г-н Лашене, пренебрегая нормами судебной практики, задумал вчинить иск об отмене соответствующего пункта завещания, хотя особы, которой был отказан дом, уже не было в живых; такой поступок члена судейского сословия неприятно удивил всех.

Не успел Жак выйти из Дворца правосудия, как к нему подскочила Филомена, тоже выступавшая в качестве свидетельницы; вцепившись в молодого человека, она заявила, что никуда его не отпустит и мечтает провести с ним ночь здесь, в Руане. Машинисту надо было заступать на дежурство лишь на другой день, и он охотно согласился пообедать вместе с нею на постоялом дворе у вокзала, том самом, где он будто бы ночевал, когда была убита Северина; но остаться в Руане до утра он наотрез отказался, ему надо было ехать в Париж последним поездом, уходящим без десяти час.

— Знаешь, — обратилась Филомена к Жаку, который вел ее под руку, — я готова поклясться, что минуту назад видела нашего общего знакомого… Да, да — Пеке! Хотя еще только на днях он заявил мне, что ни за какие коврижки не потащится в Руан, на этот дурацкий суд… Я оглянулась, но увидела только спину какого-то верзилы, который тут же юркнул в толпу…

Машинист, передернув плечами, прервал ее:

— Пеке в Париже и гуляет вовсю, рад, верно, что меня вызвали сюда и у него нежданно-негаданно выдался свободный денек.

— Может быть… Но, как бы то ни было, с ним надо держать ухо востро, ведь он, когда придет в ярость, хуже дикого зверя.

Филомена еще теснее прижалась к Жаку и, оглянувшись назад, прибавила:

— А теперь вот еще кто-то за нами увязался. Ты его знаешь?

— Да, не тревожься… Этот, должно быть, хочет меня о чем-то спросить.

То был Мизар — от самой улицы Жюиф он, держась поодаль, упорно следовал за Жаком и Филоменой. Путевой сторож также был вызван свидетелем, давая показания, он, как всегда, выглядел полусонным; после суда Мизар долго крутился возле машиниста, не решаясь задать ему вопрос, который явно вертелся у него на языке. Теперь он вошел вслед за парочкой на постоялый двор и спросил стаканчик вина.

— Смотри-ка, Мизар! — воскликнул машинист. — Ну, как вы ладите со своей новой половиной?