Некоторое время дознание не двигалось с места: всякий раз, когда Кабюшу предъявляли обвинение в убийстве, он приходил в ярость и вопил, что зарезал Северину вовсе не он, а какой-то мерзавец, который тут же и скрылся; однако Денизе внезапно наткнулся на улику, сразу же придавшую иную окраску всему делу и увеличившую его значение. Следователь, по его собственному выражению, нюхом чуял истину: повинуясь какому-то наитию, он решил самолично произвести вторичный обыск в логове Кабюша и обнаружил за одной из балок тайничок, где были спрятаны несколько носовых платочков и пара дамских перчаток, а под ними лежали золотые часы, которые Денизе тотчас же признал; торжеству его не было границ, ведь то были часы председателя суда Гранморена, которые следователь в свое время так долго и безуспешно разыскивал: массивные, украшенные монограммой, на их крышке с внутренней стороны имелся фабричный номер — 2516. Денизе был как громом поражен: неожиданная находка проливала на дело яркий свет, связывала воедино прошлое и настоящее, и он сам восторгался той неумолимой логикой, с какой теперь можно было объяснить все факты. Эта улика могла иметь столь далеко идущие последствия, что Денизе сначала ничего не сказал Кабюшу о часах и только допытывался, откуда у него взялись эти перчатки и платки. У каменолома чуть было не слетело с уст признание: да, он обожал покойницу, да, он страстно любил ее, он даже украдкой прижимал к губам платья, в которых она ходила, подбирал и уносил к себе мелочи, которые она теряла или выкидывала — обрывки шнурков, крючки, шпильки! Но в последний миг непобедимый стыд, рожденный целомудрием, не дал ему заговорить. А когда следователь решил наконец показать обвиняемому часы, тот оторопело уставился на них. Кабюш сразу все вспомнил: как он вытащил из-под подушки у Северины платок и унес его к себе, точно добычу; развернув платок, он с изумлением обнаружил, что в него завернуты часы; они так и остались за балкой, ибо он безуспешно ломал себе голову над тем, каким способом их возвратить. Но к чему обо всем этом рассказывать? Ведь тогда придется сознаться и в том, что он похищал ее косынки и белье, которое так чудесно пахло, но стыд не позволял ему это сделать. А ко всему еще, что бы он ни сказал, ему ведь не поверят! Темный и простодушный Кабюш до такой степени запутался в хитросплетениях следователя, что уже ничего не понимал, и все происходящее начинало казаться ему каким-то наваждением. Каменолом даже перестал выходить из себя, когда его обвиняли в убийстве Северины, он впал в оцепенение и на все вопросы отвечал теперь односложно: «Не знаю». В конце концов Кабюш потребовал, чтобы его оставили в покое: ему все настолько осточертело, что он готов был хоть сейчас лечь под нож гильотины!