Собрание сочинений. Т.13.

Обыкновенно Рубо старался не ссориться с Севериной. Их совместная жизнь превратилась в вынужденное общение двух существ, связанных друг с другом лишь формальными узами, они проводили целые дни в полном молчании, жили в одной квартире, но держались, точно посторонние люди, — равнодушно и отчужденно. Вот почему он только пожал плечами, не вступая в разговор.

Однако Северина пришла в сильное возбуждение, она решила покончить с проклятым вопросом о припрятанных деньгах, которые со дня преступления причиняли ей жестокие муки.

— Я требую ответа… Посмей только сказать, что ты к ним не прикасался.

— А тебе что до этого?

— Меня тошнит при одной мысли! Еще нынче утром я до того испугалась, что не могла усидеть в столовой. Всякий раз, когда ты туда лезешь, меня три ночи подряд кошмары преследуют… Мы никогда не говорим об этих злосчастных деньгах. Оставь же их в покое, не вынуждай меня о них заговаривать.

Он посмотрел на нее своими большими немигающими глазами и грубо повторил:

— Тебе-то что до этого? Ну, я беру деньги, но тебя ведь не заставляю их трогать. При чем тут ты? Это одного меня касается.

У нее было вырвался негодующий жест, но она сдержалась. Потом, вне себя, с отвращением и мукой в голосе проговорила:

— Нет, я отказываюсь тебя понимать… Ведь раньше ты был порядочным человеком. Ты б никогда гроша чужого не взял… То, что ты совершил, еще можно как-то простить, ты был просто как помешанный, я и сама по твоей вине чуть не помешалась… Но деньги, эти гнусные деньги!.. Ты должен бы забыть, что они существуют, а вместо того все время их таскаешь и предаешься низменному удовольствию… Что произошло, как мог ты до этого докатиться?

Рубо слушал, и вдруг его на мгновение пронзила ясная мысль — он ужаснулся тому, что превратился в вора. Неумолимый процесс нравственного разложения медленно и исподволь разрушал его личность, казалось, нож, которым он умертвил Гранморена, рассек все нити, связывавшие Рубо с прежней жизнью, и он не в силах был их связать, он не мог бы объяснить, когда именно началось его теперешнее существование, когда именно он стал совершенно другим, когда именно была вконец разрушена их семейная жизнь с Севериной и жена сделалась чужим и враждебным ему человеком. Но тотчас же сознание непоправимости случившегося охватило его, и он безнадежно махнул рукой, будто стремясь избавиться от докучных мыслей.

— Коли дома подыхаешь от скуки, — проворчал он, — понятно, ищешь развлечений в другом месте. Раз уж ты меня больше не любишь…

— Да, я не люблю тебя больше.

Рубо взглянул на Северину, вся кровь кинулась ему в голову, и он ударил кулаком по столу:

— Ну, и оставь меня в покое! Ведь я не мешаю твоим утехам! Я ж тебе ничего не говорю… Порядочный человек на моем месте не был бы таким покладистым. Прежде всего следовало бы наподдать тебе коленом и вышвырнуть за дверь. Сделай я так, может, мне и красть не захотелось бы.

Северина побледнела как полотно: она и сама часто думала, что если такой ревнивый муж, как Рубо, терпит любовника жены, то это верное свидетельство болезни духа, нравственной гангрены, разрушающей его натуру, убивающей щепетильность и совесть. Но все ее существо протестовало, она отказывалась признать свою вину. Заикаясь, она крикнула:

— Я тебе запрещаю прикасаться к деньгам.

Рубо покончил с едой. Он невозмутимо сложил салфетку, поднялся и, осклабившись, проговорил:

— Понимаю, куда ты гнешь… Ну что ж, давай поделимся.

Он наклонился и сделал вид, будто собирается вынуть кусок паркета. Северина кинулась к нему и поставила ногу на фриз.

— Нет, нет! Лучше умереть… Не смей открывать! Нет, нет! Хотя бы не при мне!