Собрание сочинений. Т.1. Рассказы и повести

А примутся выговаривать ему за выпивки и кутежи с бегами из Дервенты — он сокрушенно признается в своей слабости, но стоит поднять голос монаху из Фойницы или из Гуча-Горы близ Травника, раскаяния как не бывало.

— А ты меня за язык не тяни, слышишь? Триста лет про наши три монастыря говорят: крешевцы песни орут, фойничане зелье пьют, а травничане втайности жрут. Я, друг ситный, не таюсь. Радуюсь каждому куску, каждой песне и каждой капле вина. И ежели мне перепадает рюмка, я ее поднимаю, чтоб все видели, так бы и чокнулся со всем миром! А вы целыми днями ходите с постными физиономиями, опустив глаза долу и засунув руки в рукава, а вечером тащите в келью полную баклагу ракии, так что потом не знаете, где у вас голова, а где ноги…

— Полегче, Бег! — успокаивает его монах постарше.

— Что полегче? И не подумаю! Грешен я и порочен и готов принять укоры от тех, кто лучше меня, но не позволю этим травницким ханжам и фарисеям учить меня уму-разуму, чтоб им пусто было!

В сущности, фра Серафима нельзя было назвать ни горьким пьяницей, ни неисправимым картежником и уж никоим образом развратником, однако было бы неправдой утверждать, что он не любит выпить, посидеть и попеть в честной компании, перекинуться в картишки или затеять другую азартную игру, где судьба-индейка играет человеком, хотя человек думает, что это он играет ею. На все его недостатки и слабости смотрели бы сквозь пальцы, а с годами и вовсе перестали бы обращать внимание, не будь у фра Серафима зоркого глаза и острого языка, дьявольской способности в любой вещи, в любом человеке и в любых его поступках сразу подмечать притворство и фальшь и не обладай он при этом полной неспособностью держать про себя подмеченное и не делать его достоянием других. Талант подражания был в нем столь силен, что он и мертвеца мог рассмешить. Да, это опасные таланты и в иных странах, что уж говорить про нашу, где люди в большинстве своем любят посмеяться над другими, а сами боятся насмешек пуще сабли и ненавидят лютой ненавистью тех, кто подшутит над ними.

Из-за этих своих особенностей фра Серафим за долгие годы и сам порядком натерпелся, и немало хлопот доставил своим старейшинам. Он часто получал нагоняи, выговоры и головомойки, подвергался наказаниям. Бывали случаи, когда даже ставился вопрос о его дальнейшем пребывании в ордене. Не на шутку встревоженный, фра Серафим быстро исправлялся или, по крайней мере, искренне обещал исправиться. Несмотря ни на что он был предан ордену, притом он и сам не подозревал, а другие тем паче, сколь сильна и неиссякаема была эта его привязанность. Он и впрямь хотел жить под началом тех самых старейшин, которым причинял столько огорчений, с братьями, с которыми столько вздорил, и умереть, когда пробьет его час, в одном из монастырей, порядки и правила которых он столько раз нарушал. И когда ему грозили самой суровой карой, он просил дать ему любое другое наказание, пусть самое тяжелое, только оставить его в ордене.

— Смилуйтесь, братья и преподобные отцы, прошу вас! Нашему ордену нужен один грешник, если не для чего другого, так хотя бы примера ради, а где вы найдете лучший пример, чем я! Ну скажите! — обращался Серафим к монахам, когда они по большим праздникам собирались в одном из трех монастырей и принимались разбирать его очередные выходки.

И его искренняя, лишь наполовину шутливая мольба действовала на старых и мрачных настоятелей, неизменно вызывая у них снисходительную улыбку и смягчая их сердца. Так со временем и сложились довольно сносные отношения между «матерью Провинцией и ее сыном Серафимом», как он сам любил выражаться.

Теперь ему было хорошо за сорок, он попривык к дисциплине, а монахи — к его вечным нарушениям этой самой дисциплины; да и сам по себе он несколько приутих. Давно уже фра Серафиму не дают никаких трудных и серьезных должностей, ибо любая такая попытка кончалась плохо. Долгое время его переводили из монастыря в монастырь, из одного прихода в другой, в наказание отсылали даже в Раму[38], но потом перестали. Сейчас он живет в крешевском монастыре, но каждые два-три месяца отправляется к кому-либо из своих семинарских друзей, сидящих в городских приходах, под предлогом помочь им во время пасхального поста или в большие праздники, а на деле — немного отдохнуть от монастырских строгостей и развлечься. Друзья всегда радуются его приезду. Они знают, что фра Серафим отнюдь не всегда легкий и смирный гость, однако им известно и то, что дом, куда он заглянет, разом наполнят смех и жизнь и хоть на время изгонят мрак и скуку. Вот и сейчас фра Серафим приехал погостить к своему приятелю, сараевскому жупнику, отцу Грго, с которым его связывала давнишняя дружба. То была дружба особого рода, какая только и может быть между двумя людьми, столь различными и по темпераменту, и по характеру, и по жизненным целям и устремлениям; она была полна трений и стычек, и все же не шла на убыль, а, напротив, росла и крепла с каждым годом.