Собрание сочинений. т.1. Повести и рассказы

В последний раз он пил вино на своей свадьбе. Оно было налито в узкий и длинный стакан на тонкой ножке и было холодное, пенящееся и приятно кололо язык. С тех пор у него не было во рту ни капли вина, и он не знал никаких напитков, кроме чая. Но здесь, среди шума и света, в тревожно бодрящей суматохе вокзала, ему захотелось опять испытать то колкое веселящее ощущение, которое он испытал за свадебным столом. Он пожевал губами и сказал официанту:

— Вы мне дайте этого… как его, ну желтого… шипит. Его на свадьбах пьют.

В узких татарских щелках официанта мелькнул на мгновение изумленный блеск, но долгая ресторанная выдержка тотчас выключила его. Он сказал:

— Шампанское? Какое прикажете?

— А разные есть? — осведомился Модест Иванович.

— Разное-с. Есть русское Абрау и заграничное Редерер.

— А какое лучше?

— Конечно-с, Редерер. Только оно дороже.

— Тащи Редерер, — приказал Модест Иванович, чувствуя подступающее головокружение. Он уже хмелел без вина первозданными, никогда не испытанными чувствами.

Он выпил натощак три бокала Редерера. Шампанское случайно залежалось в дрянном буфете уездного вокзала, где никто никогда не требовал его, и поэтому оказалось выдержанным и крепким. Когда пришел носильщик с билетом, Модест Иванович расплатился, трудно поднялся и заплетающейся походкой, бессмысленно и дерзко улыбаясь, пошел на перрон.

— Чудной гражданин, — сказал официант носильщику, провожая взглядом Модеста Ивановича.

— Не иначе, как без винтика, — подтвердил носильщик.

Поезд, шипя и фыркая, веселый, пыльный и запыхавшийся, шумно влетел наконец на вокзал, зовя и радуя белоосвещенными окнами. Модест Иванович, раскачиваясь и толкая встречных, долго толкался во все вагоны, пока не разыскал свой.

Проводник указал ему место номер девятый на нижней полке.

— Куда едете, гражданин?

— К ч-черту на кул-лички, — ответил Модест Иванович, грузно садясь на койку. Ослабевшие ноги не держали тела.

— А где ваши вещи? — спросил профессионально-привычно проводник.

Модест Иванович засмеялся и поводил пальцем у носа проводника.

— В-вещи?.. Нет… Н-нет у меня вещей… Я нал-легке, п-понимаешь?

— Он налегке и навеселе, — раздался голос из соседнего отделения.

Сверху пролился тихий женский смех.

Проводник опять наклонился к Модесту Ивановичу.

— Вы бы легли, гражданин. Вам постель дать?

— Дать, все дать!.. — отвечал Модест Иванович засыпающим голосом.

Проводник принес подушку и матрац и, перевертывая самого Модеста Ивановича, как матрац, уложил его. Модест Иванович вытянулся на спине и мгновенно заснул.

Лицо его, с выпяченным, как у ребенка, пухлым раскрывшимся ртом, в темноте нижней койки казалось юным и трогательно-привлекательным.

Худенькая пассажирка с ярко накрашенными губами, лежавшая на верхней койке и смеявшаяся при появлении Модеста Ивановича, перегнулась, опираясь на локоть, и долго смотрела в это лицо со странным, как бы оценивающим выражением.

Поезд тронулся. Пассажирка отвернулась и, достав сумочку, мазнула алым карандашиком по нестерпимо ярким губам.

5

Поезд летел в золотой степной ныли, стуча и звеня сцепами, словно вырвавшийся конь оборванными удилами.

Белое степное солнце вливалось в открытое окно купе непалящим приятным жаром.

В голове у Модеста Ивановича была смутная тяжесть и звон. Он спустил ноги на пол и, подставив лицо упругим толчкам несущегося навстречу поезду ветра, задумался.

Вчерашний день показался ему отошедшим безвозвратно далеко, небывалым, только приснившимся. На мгновение сердце его сжалось, когда он вспомнил покинутый родной очаг, детей, свой пустой стул и стопку ожидающих его в здании финотдела ордеров.

Охнув, он даже привстал от испуга и жалости и сделал такое движение, словно хотел выскочить через стенку вагона, но тотчас же сел, весь покрывшись холодной испариной.

Сквозь золотеющую пыль степи приблизилось и встало, заслоняя окно вагона, жирное, с расквашенными губами и колючим взглядом, лицо Авдотьи Васильевны, и сразу сквозь тяжесть и звон, сквозь разорванные мысли, пробилась и всплыла с новой силой боль вчерашнего, незаслуженного оскорбления. Модест Иванович замотал головой и даже сказал вслух:

— Нет… нет!..

Чувства испуга и жалости поспешно отступили перед ненавистью и обидой.

Но все же Модест Иванович чувствовал сосущее смущение и неловкость. Он вспомнил, что в доме не было денег, что, кроме тысячи, вынутой им из комода, у Авдотьи Васильевны оставалась мелочь, всего около трех рублей, — месяц был на исходе, доживали остатки жалованья.

Модест Иванович пощупал борт пиджака — сторублевки тихо и вкрадчиво захрустели под материей. Этот хруст подсказал Модесту Ивановичу решение.

Он окликнул появившегося в купе проводника:

— Скажите, вот… мне нужно послать деньги. Как это сделать?

Проводник, подметая пол, не спеша ответил:

— Как?.. Известно. Очень даже просто, гражданин. На станции пойдете в отделение и отправите. Вот через час Лозовая будет, там стоянки пятнадцать минут.