Три курсистки сидели над Саниным,И одна — сухая, как жердь,Простонала с лицом затуманенным:«Этот Санин прекрасен, как смерть…»А другая, кубышка багровая,Поправляя двойные очки,Закричала: «Молчи, безголовая! —Эту книгу порвать бы в клочки…»Только третья молчала внимательно.Розовел благородный овал,И глаза загорались мечтательно…Кто-то в дверь в этот миг постучал.Это был вольнослушатель Анненский.Две курсистки вскочили: «Борис,Разрешите-ка диспут наш санинский!»Поклонился смущенный Парис.Посмотрел он на третью внимательно,На взволнованно-нежный овал,Улыбнулся чему-то мечтательноИ в ответ… ничего не сказал.<1908>
Графит на крыше раскален.Окно раскрыто. Душно.Развесил лапы пыльный кленИ дремлет равнодушно.Собрались мальчики из школ.Забыты вмиг тетрадки,И шумен бешеный футболНа стриженой площадке.Горит стекло оранжерей,Нагрелся подоконник.Вдруг шалый ветер из дверейВорвался, беззаконник.Смахнул и взвил мои стихи —Невысохшие строчки.Внизу ехидное: «хи-хи»Хозяйской младшей дочки.Она, как такса, у окнаСидит в теченье суток.Пускай хихикает она —Мне вовсе не до шуток.Забыл, забыл… Сплелись в мозгуВсе рифмы, как химера,И даже вспомнить не могуНи темы, ни размера.<1910>
Зашевелились корниДеревьев и кустов.Растаял снег на дернеИ около крестов.Оттаявшие костиБрыкаются со сна,И бродит на погостеВесенняя луна.Вон вылезли скелетыИз тесных, скользких ям.Белеют туалетыМужчин и рядом дам.Мужчины жмут им ручки,Уводят в лунный садИ все земные штучкиПри этом говорят.Шуршанье. Вздохи. Шепот.Бряцание костей.И слышен скорбный ропотИз глубины аллей.«Мадам! Плохое дело…Осмелюсь вам открыть:Увы, истлело тело —И нечем мне любить!»<1910>