Собрание сочинений. Крылатая смерть

Окончательно пробудил Замакону грохот, сотрясавший дверь в башню. Туманные грезы, сонливость рассеялись, как только он понял его происхождение. Ошибиться было невозможно — это был настойчивый стук, производимый человеческой рукой, по всей видимости, вооруженной каким-то металлическим предметом. Когда Замакона, плохо соображая со сна, вскочил на ноги, снаружи послышался резкий, немелодичный голос, выкрикивавший фразу, которую манускрипт пытается воспроизвести, как "окси, окси, гин'аттан вайка релекс". Ободренный тем, что его новые гости люди, а не черти, и убеждая себя, что у них нет причин видеть в нем врага, Замакона решился выйти и принялся поднимать засов, звеневший под ударами снаружи.

С усилием оттолкнув массивную дверь, он встал на пороге и очутился лицом к лицу с группой примерно в двадцать человек, вид которых не вызвал у него тревоги. Они выглядели как индейцы, хотя одеждой и тем более короткими мечами в кожаных ножнах не напоминали ни одно из известных племен. Вдобавок их лица имели множество малоприметных отличий от типично индейских. Было ясно, что они не питали никаких враждебных чувств; вместо того чтобы угрожать, они внимательно смотрели Замаконе в глаза, словно ожидая, что взгляд скажет больше, чем язык из незнакомых слов. Чем дольше они смотрели, тем больше он узнавал о них и об их миссии. Никто не произнес ни слова, но Замакона медленно постигал, что незнакомцы приехали из большого города, расположенного за грядой холмов, верхом на животных, и что их позвали животные, которые заметили его. Они не были уверены в том, кто он и откуда пришел, но догадывались, что каким-то образом он связан с внешним миром, о котором у них сохранились смутные воспоминания. Как он прочел все это во взглядах двух или трех предводителей, Замакона не мог объяснить, хотя чуть позже загадка разрешилась сама собою.

Он попытался объясниться с незнакомцами на диалекте Вичита, которому его научил Разъяренный Бизон; однако после неудачной попытки принялся последовательно перебирать ацтекский, испанский, французский и латинский языки — добавив к ним обрывки фраз на греческом, итальянском и португальском, даже припомнив слышанное в детстве баскское наречие родной Астурии. Столь внушительный запас — практически все познания Замаконы в лингвистике — не вызвал и тени понимания на лицах незнакомцев. Пока он раздумывал, озадаченный такой непонятливостью, один из них начал говорить на странном и чарующем языке, звуки которого испанец с большим трудом позднее передал на бумаге. Когда и Замакона в свою очередь недоумевающе развел руками, говоривший показал себе на глаза, потом на лоб и снова на глаза, словно приказывая смотреть на него, чтобы понять то, что он собирается сообщить.

Послушно устремив на собеседника взгляд, Замакона обнаружил, что начинает постигать некую информацию. Подземные жители, узнал он, разговаривают теперь исключительно посредством радиации мыслей, хотя прежде у них был разговорный язык, который сохранен для письма и праздничных церемоний. Чтобы принять сообщение, достаточно сосредоточиться на глазах собеседника; чтобы ответить, необходимо представить мысленный образ того, что собираешься рассказать, и передать его взглядом. Передавший мысли замолчал, очевидно, приглашая попробовать, но Замакона безуспешно старался исполнить его советы. Несколько понятнее получилось, когда он принялся рассказывать о себе и о своем путешествии знаками. Указав вверх, он закрыл глаза и сделал несколько волнообразных движений, изображая ползущего в туннеле; затем открыл глаза и, указывая на оставленный за спиной холм, пальцами изобразил спускающегося по склону человека. Наудачу он даже прибавил пару слов к своим жестам — один раз, тыча себе в грудь, затем в незнакомца, произнес: "un hombre" (человек); после чего, указывая только на себя, тщательно проговорил собственное имя: "Панфило де Замакона".

Странная беседа продолжалась. Замакона начал понимать, как следует концентрировать и передавать взглядом мысли, а попутно усвоил несколько десятков слов из местного звукового языка. Пришельцы в свою очередь заинтересовались испанским. Их древний язык не походил ни на один из языков, которые приходилось слышать испанцу, хотя позже в рукописи он пытается доказать его отдаленное родство с ацтекским. При этом он, правда, не определяет характера взаимодействия языков, так что остается лишь догадываться о природе родства: то ли в ацтекском преобладают древние заимствования, то ли он сам — вырожденный субстрат древнего языка. Подземный мир, как узнал Замакона, носит древнее название, которое рукопись воспроизводит как «Хинайн», но которое — из последующих замечаний автора и его объяснений — для англосаксонского слуха лучше передается фонетической транскрипцией "Кейнан".