Собрание сочинений. Крылатая смерть

Мы подъехали к поместью Биллингтонов вечером, после захода солнца в конце марта – это был ласковый, мягкий вечер, воздух был пропитан благоуханием бродившего сока распускающихся деревьев, расцветавших трав, что придавало легкому западному ветерку сладковатую горечь дыма. Едва мы распаковали вещи, как кузен вышел из своей комнаты. Он был чем-то сильно взволнован. Он, вероятно, прошел бы мимо, не заметив меня, если б я не схватил его за руку.

– Что случилось, Амброз?

Бросив на меня быстрый враждебный взгляд, он, сдержавшись; довольно вежливо ответил:

– Лягушки, разве ты не слышишь? Послушай-ка иххор. – Он выдернул руку. – Я хочу выйти, чтобы послушать их. Это они приветствуют мое возвращение.

Понимая, что моя компания нежелательна, я не пошел следом за кузеном; я направился прямо в его комнату через холл и уселся возле одного, из открытых окон, вдруг вспомнив, что как раз у этого окна сидел Лаан сто лет назад и размышлял о своем отце и индейце Квамисе. Лягушки на самом деле подняли оглушительный гвалт, их кваканье звучало у меня в ушах, им наполнилась вся комната; пульсирующие звуки доносились от странного болотистого луга, расположенного в глубине рощи между каменной башней и домом. Слушая эту громкую какофонию, я размышлял о чем-то более странном, чем оглушающий шум.

В большинстве зон с умеренным климатом только представители класса “hylidae” – квакши, лягушки-сверчки и, главным образом, древесные лягушки, а время от времени и лесные, начинают кричать до наступления апреля, за исключением периодов необычайно теплой погоды, которых обычно не бывает в первую неделю весны. Вслед за ними пробуждаются лягушки обыкновенные и, наконец, лягушки-быки. Но в мешанине звуков, доносившихся с болота, я свободно различал голоса квакш, лягушек-сверчков, древесных лягушек, коричневых лягушек, прудовых, жаб, молодняка, пятнистых лягушек и даже лягушек-быков. Свое первоначальное удивление я объяснил уверенностью в том, что из-за такого оглушающего шума меня подвел слух. Мне приходилось часто ошибочно принимать пронзительные, высокие звуки весенних квакш в конце апреля за крики далекого жалобного козодоя, и я относил свою ошибку на счет слуховой иллюзии. Но вскоре я обнаружил, что у меня со слухом все в порядке, и я запросто различал различные голоса, типичные ноты и трели!

Ошибка исключалась, и это меня беспокоило больше всего. Это явление тревожило меня не только потому, что противоречило законам природы, которые я основательно изучил, но и в силу невнятных ссылок на такое поведение земноводных обитателей в присутствии или непосредственной близости тварей, диковинно названных в прочитанных мной рукописях “существами”. Иными словами, поведение земноводных свидетельствовало об их особой чувствительности к присутствию того, кого автор манускрипта назвал “безумным арабом”, так как земноводные находились с ним в таких же первозданных отношениях, как и приспешники Морского Божества, и были известны под названием “Глубинных дхолей”. Короче говоря, автор предполагал, что земноводные становились необычайно активными и голосистыми в присутствии своих первозданных родичей, “будь они видимые или невидимые, для них это было безразлично, ибо они их чувствуют и подают голос”. Поэтому я слушал этот чудовищный хор со смешанными, тяжелыми чувствами: всю зиму у меня была определенная уверенность в необратимом улучшении психического здоровья кузена; теперь мне казалось, что его возвращение в прежнее состояние произошло очень быстро, причем без всякого сопротивления с его стороны. В самом деле, Амброз, казалось, с большим удовольствием слушал лягушачий концерт, и это обстоятельство мне сразу напомнило тревожный перезвон колокольчиков, связанный у меня в памяти с заклинанием в любопытных инструкциях Илии Биллингтона: “Он не должен беспокоить лягушек, в особенности жаб, в болоте между башней, и домом, ни летающих светляков, ни козодоев, чтобы не оставлять свои замки и запоры”.

Скрытый смысл такого заклинания не был очень приятным, что бы ни означал весь этот сумбур. Предупреждал ли он Амброза, что “что-то” невидимое стояло рядом или что какой-то чужак, непрошеный гость, находился неподалеку? Но таким непрошеным гостем, нарушителем спокойствия, мог быть только я!

Я отошел от окна, решительным шагом вышел из комнаты, спустился по лестнице и направился к тому месту, где стоял кузен со скрещенными на груди руками, откинув немного голову назад, выпятив вперед подбородок; в его глазах появился странный блеск. Я подошел к нему с твердым намерением прервать его наслаждение, но рядом с ним моя решимость улетучилась. Я молча стоял до тех пор, пока молчание не стало действовать мне на нервы, и я спросил его, нравится ли ему хор лягушачьих голосов, раздававшихся в разгаре вечера.