Собрание сочинений. Арфа и бокс. Рассказы

– Все равно, это в сто раз лучше, чем врать. Взять, к примеру, меня. Никогда не врал. И никого не ударил. Никогда в жизни ни на кого не поднял руки. А надобность была. Но я этого не делал. И никогда не врал. Может быть, благодаря моему исключительнейшему свойству говорить всем правду я до сих пор не женат. Но не в этом суть! Видишь ли, женщинам говорить правду, может быть, и не обязательно, но я все равно говорил и буду говорить, потому что я честный, принципиальный человек!

Он был возбужден и расстроен. А я, главное, был рад тому, что мы с ним беседуем. Забыл он, что ли, про урок? Тем лучше. Так время пройдет, и он меня отпустит. Не будет же он со мной без конца беседовать. Насчет вранья он все-таки загнул. Ну, вот я, например, честно заявляю: арфа мне не нравится, – разве кто-нибудь меня слушает? Или скажи я ему всю правду – скандал получится. Насчет всего этого у меня свои соображения.

– Никого в жизни не ударил, – сказал он опять.

Нет, он не жалел об этом. Он гордился этим. Но в то же время какая-то неудовлетворенность чувствовалась. Чем-то он, в общем, был недоволен, может быть, тем, что не женат, не знаю.

– Почему же вы его тогда не ударили, раз надобность была? – спросил я.

Он снисходительно улыбнулся:

– Почему? Я тебе отвечу. Я его просто убил морально, вот и все!

– Ну и что?

– А ты этого не знаешь, да? Что удар моральный в сто раз больнее, чем удар физический?

– А за что вы его убили морально?

– За что? Ну, это тебе незачем знать, дело в прошлом.

– Интересно все-таки… – сказал я. Ужасно мне не хотелось урок начинать. Что бы еще такое у него спросить?..

Он сам поддержал разговор, скривил рот, задумчиво так посмотрел на арфу и сказал, как мне показалось, не совсем уверенно:

– Надо думать головой, а не вести себя как в Техасе…

– А как ведут в Техасе? – спросил я сразу.

– В Техасе? Там сначала хватаются за пистолет, стреляют, а потом уже начинают думать, только уже поздно думать…

– А вы были в Техасе? – спросил я.

– Я не был в Техасе, – сказал он, – но знаю, что там ведут себя именно так…

– Они, наверное, ходят там все увешанные пистолетами, – сказал я.

Он вздохнул…

– Целый урок пропал из-за того, что ты ударил соседа, а тот в свою очередь исцарапал тебе все лицо. Дикая история!

– Между прочим, – сказал я, – мой отец однажды дал под дыхало одному вору, который ему в карман залез…

– Твой отец, помнится мне, частенько расстраивал весь оркестр, – сказал он совершенно для меня неожиданно. – К сожалению, у меня теперь нет времени заниматься…

Он стал шарить по карманам, достал ключ.

– Этот ключ, – сказал он, – вот от этой двери. От так называемой оркестровой двери. Каждый день, за исключением дней занятий, ты вот этим ключом будешь открывать оркестровую дверь, садиться за арфу и упражняться, упражняться, до тех пор, пока струны не начнут двоиться. Только таким образом можно чего-то достичь. В противном же случае…

Он держал ключ в руке, а я смотрел на ключ.

– А потом вот этим же ключом ты закроешь оркестровую дверь.

Он все держал ключ.

Я хотел взять его, но он слегка отвел руку.

– Посредством этого ключа ты сможешь войти в таинственный мир звуков, мир музыки… Пусть это будет символ ключа скрипичного и басового…

– Пусть будет, – сказал я машинально, ни о чем таком не думая, а он как подначку воспринял.

– Ах так! – говорит и ключ, главное, мне не дает. Когда эта комедия прекратится?!

Ну, я стою, смотрю на него, жду, когда он мне все-таки даст ключ, а он заложил руки за спину и тоже стоит, на меня смотрит.

– За такие штучки знаешь что нужно делать?

– Бить морду, – сказал я сразу.

– Вот именно! – сказал он.

Я старался смотреть виновато, хотя ни в чем я не был виноват, это уж точно.

– Знаешь что, – сказал он, – хватит. Если ты решил заниматься – давай заниматься. Не хочешь заниматься – скажи отцу, что не хочешь заниматься.

Я решил? Да я тут ничего не решал ровным счетом. Да и он ведь об этом прекрасно знает, а говорит. Буду я еще отца расстраивать!

– Конечно, я решил заниматься, – сказал я.

– Наконец-то я слышу разумные речи, – сказал он.

Он отдал мне ключ.

Я сунул ключ в карман.

– Не потеряй! – сказал он.

– Никогда не потеряю, – сказал я.

Если бы так каждый день занятия проходили, можно было бы на эту арфу ходить. Чтоб родителей не расстраивать.

5

С ключом в кармане я себя особенно чувствовал. Все-таки как-никак, что там ни говорите, – ключ. От оперы. Ну, не от оперы, от оркестра, но все равно как бы от оперы. Только вот опера эта мне ни к чему. И арфа тоже. Надо же! Ключ есть. Свой. Ну, не свой, почти что, можно сказать, свой. А не нужен. Потому что от оперы. А опера мне совершенно не нужна. Обидно. Ключ в кармане. А словно его и нету.

Оперу я, наверное, никогда не пойму, до самой смерти. Некоторые говорят, что еще исправлюсь. Пройдет несколько лет, они со мной встретятся, и я буду до смерти любить оперу и многое другое, что я сейчас ненавижу. Арфу, например. Сколько кругом пророков и предсказателей, удивляешься только, почему они на завтра ничего не могут предсказать, если на целые годы предсказывают.

Я шел и ключ в кармане нащупывал.