Собрание сочинений

Но те, кто не захочет явиться и объявить:

— Этот ребёнок мой.

С теми как?

Для тех остаётся суд.

Тот же самый суд, который и теперь решает:

— Этот ребёнок ваш!

И обязывает отца выдавать на содержание незаконного ребёнка.

Только тогда суд будет обязывать отца дать ребёнку ещё и имя.

Тысячи испуганных глаз:

— А сколько злоупотреблений будет тогда?!

Если вы будете бояться, что каким-нибудь законом злоупотребят, вы не издадите никогда ни одного закона.

В то самое время, как в Петербурге обдумывают какой-нибудь новый закон, «от финских хладных скал до пламенной Колхиды» в каждом городке десятки голов работают над вопросом:

— Как бы этим законом злоупотребить?

Закон — как деньги.

Нельзя выдумать такого нового образца денег, чтобы через несколько дней не появилось подделок.

Злоупотребления судом, оглаской ведь случаются и сейчас.

Вопрос о незаконнорождённых — вопрос какой-то кривобокий.

Говорят только об одной из его сторон.

О праве матери.

Но есть ещё и право отца.

Тоже священное, тоже налагающее обязанности, тоже дающее права.

Предоставьте отцу право заявить:

— Это мой ребёнок.

Это первый шаг, который должен быть сделан в вопросе «о внебрачном сожитии и проистекающих от того последствиях».

Кандидаты

— Подсудимый, сколько вам лет?

— Девятнадцать.

«Весь Петербург говорит об убийстве 17-летним мальчиком своего 16-летнего товарища. Преступление совершено с целью грабежа».

«В ночь с такого-то на такое-то число в меблированных комнатах X найден застрелившимся молодой человек Y, 18 лет отроду».

Мне кажется, что это недурная тема для фельетона.

Когда я сижу с молодым человеком и он предлагает мне «выпьем!» — я всегда задаю вопрос:

— За что?

Когда же и произносить тосты, как не в ранней молодости, когда ещё думаешь, что от слова «что-нибудь да станется»? На это обыкновенно молодой человек пожимает плечами:

— Как за что? Просто выпьем! Разве нельзя выпить просто, а непременно надо выпить «за что-нибудь»? Глупая сентиментальность! Да и за что, собственно говоря, стоит пить?

За что?

Я, например, милостивый государь, когда был в вашем возрасте, пил… за французскую республику.

Это было в те времена, когда проектов об облагодетельствовании всего человечества было столько же, сколько второклассников. У каждого второклассника был собственный проект, — и у меня тоже.

Затем я отчаялся в том, что мне придётся дожить до исполнения моих заветных планов, и отравился.

Проглотив, однако, раствор из двух коробков фосфорных спичек, я испугался при мысли, как огорчит это мою маму, побежал немедленно в аптеку и вернулся домой живой и здоровый, хоть и глубоко презирая себя.

— Тебе ли, жалкому, презренному трусу, не сумевшему сделать даже такой пустяковины, как покончить с собой, тебе ли мечтать о великих преобразованиях?

Откажись от всего! Живи, влачи свою ненужную жизнь, презирая сам себя…

И я влачил своё гнусное существование, глубоко презирая самого себя, пока не встретил «женщины, которая возродила меня к свету».

Она была на выпуске, и мне казалось, что когда она кончит школу и я кончу школу, тогда мы вместе пойдём по жизненному пути; она — полная сил, светлая, лучезарная, я — обновлённый, воспрянувший.

— Я устал жить, дорогая Шура! — говорил я ей. — Идеалы разбиты, мечты поруганы, жизнь потеряла смысл, не смотри на то, что я всего ещё только в шестом классе…

Я много жил сердцем и умом. Жизнь теряла для меня все краски и цвета, когда я встретил тебя… «Меня добру и небесам ты возвратить могла бы словом. Как ангел новый, в блеске новом, святой любви твоей покровом одетый я предстал бы там».

И тут же клялся, что

«На челе, тебя достойном,
Сотру проклятия печать»…

Затем всё это прошло, миновало, и я «вступил в жизнь», с добродушною улыбкой оглянувшись на прошлое.

Всё это было очень глупо, Но ведь переделать весь мир я мечтал, когда мне было 14 лет, а отравлялся, когда мне миновало 15, и «воспрянул к жизни новой», когда мне исполнилось 16 лет отроду…

Отравлялся я из-за такого высокого мотива, как отчаяние в исполнении «заветных планов».

А когда говорил с моею милой, маленькою Шурой, то на самом деле мне казалось, что за моими плечами выросли крылья падшего ангела.

Это было очень глупо.

Но когда всё это прошло, я вспомнил об этих глупостях с добродушною улыбкой, как о глупых, но весёлых снах, грезившихся в туманном сумраке рассвета, и бодро принялся за свой трудовой день.

А теперь…

Мне хотелось бы проследить развитие застрелившегося или попавшего на скамью подсудимых молодого человека с первого момента, когда он стал превращаться из мальчика в «молодого человека», как превращается куколка из червяка.

Для этого я беру тот знаменательный день, когда он впервые выказал свою самостоятельность, продал, по его мнению, ненужный учебник, пошёл на галёрку в опереточный театр и, чувствуя тошноту и головокружение, выкурил на лестнице первую папиросу в своей жизни.