Собрание сочинений

Я слишком на этом залип, я знаю, но уже совсем не могу остановиться. Я говорил: в определенных играх он бывал и захватывающе хорош. Вообще-то непростительно хорош. В том смысле, что в играх и спорте бывает такая степень мастерства, которая нас особо возмущает в нешаблонном противнике — категорическом «гаде» того или иного вида: Рыхлом Гаде, Пижонистом Гаде или просто американском стопроцентном гаде, который, само собой, с одной стороны может успешно применять против нас дешевое или худшее оснащение, а с другой — выигрывать у нас с излишне счастливой и доброй рожей. Рыхлость была лишь одним преступлением Симора, когда он добивался успеха в играх, но зато капитальным. Особенно мне вспоминаются три игры: ступбол, бордюрные шарики и карманный бильярд. (Бильярд мне придется затронуть в следующий раз. Для нас то была не просто игра — то была почти протестантская реформация. Мы катали шары до или после почти каждого важного кризиса в нашем юношеском возмужании.) Ступбол, к сведению сельских читателей, — это игра в мяч при поддержке ступеней к крыльцу особняка или фасаду жилого дома. Играли мы в нее так: резиновый мяч швырялся в какую-нибудь архитектурную гранитную загогулину — популярную манхэттенскую смесь ионических греческих и коринфских римских украшений — на фасаде нашего многоквартирного дома, где — то на уровне пояса. Если мяч отскакивал на проезжую часть или дальний тротуар и не ловился на лету игроком противной команды, такой бросок засчитывался как удар по квадрату, как в бейсболе; если же ловился — а такое случалось намного чаще, — игрок считался выбывшим. Хоум-ран засчитывался, лишь когда мяч пролетал на достаточной высоте и с достаточной силой, чтобы удариться о стену здания напротив, и его не ловили на отскоке. В наши дни довольно много мячей достигали противоположной стены, но лишь немногие бывали достаточно низкими, медленными и смачными, чтобы с ними на лету нельзя было справиться. Если бросок делал Симор, ему почти всегда удавался хоум-ран. Если хоум-ран засчитывался другим соседским ребятам, обычно говорили, что им повезло — или не повезло, в зависимости от того, в чьей ты был команде, — но у Симора невезеньем выглядели неудавшиеся хоум-раны. Что гораздо исключительнее — и ближе к предмету нашего разговора, — он кидал мяч, как никто больше у нас в районе. Остальные мы были нормальными правшами, как и он, становились чуть левее поверхности, рябой от ударов, и швыряли мяч сильным боковым броском. Симор же становился к нужному месту лицом и бросал мяч прямо — движением, очень похожим на его неприглядно и омерзительно безуспешный верхний смэш в пинг-понге или теннисе, — и мяч пролетал обратно у него над головой, причем ему даже почти не приходилось нагибаться, и летел прямиком, так сказать, к трибунам. Если ты пытался делать, как он (наедине или же под его положительно рьяным личным надзором), ты либо легко выбывал, либо (чертов) мяч отскакивал и лупил тебя прямо в лицо. Было время, когда никто во всем квартале не хотел играть с ним в ступбол — даже я. Потому очень часто он либо подолгу растолковывал тонкости игры если не одной нашей сестре, то другой, либо все успешнее играл сам с собой, и отскок от противоположного здания долетал до него так, что ему даже не приходилось менять стойку, дабы его перехватить на излете. (Да, да, я, черт бы его побрал, слишком раздуваю, но, по-моему, почти тридцать лет спустя бодяга эта неотразима.) Так же здорово ему удавались бордюрные шарики. В них первый игрок катит — иначе подает — шарик, «свой» то есть, на двадцать — двадцать пять футов вдоль переулка, где не стоят машины, стараясь, чтобы этот биток не очень откатывался от бордюра. Второй игрок затем пытается его сбить, подавая с той же начальной точки. Результат достигается редко, поскольку шарик с траектории может сбить что угодно: сама неровная поверхность, неудачный отскок от бордюра, комок жвачки, любой образчик из сотни разновидностей типичного нью-йоркского мусора, не говоря уже про обычный, повседневный паршивый прицел. Если второй игрок первым своим броском промахивается, его шарик обычно остается в весьма уязвимой близости от первого, и первому игроку во второй раз целиться труднее. Восемьдесят-девяносто раз из ста в этой игре, первым ли он бросал или последним, Симор бывал непобедим. При длинных бросках своим шариком он целил в твой довольно широким замахом, как в кегельбане, если бросок делаешь с крайне правой стороны лицевой линии. И здесь тоже поза его, сама его форма бывала до невероятия причудлива. Если все в квартале длинные броски делали рывком запястья снизу, свой шарик Симор отправлял боковым взмахом руки — вернее, запястья, как будто пускал блинчики на пруду. И опять-таки подражать ему было пагубно. Делать, как он, значило, что вообще невозможно было контролировать полет шарика.

Мне кажется, часть моего рассудка вульгарно подкарауливает следующий кусок. Я не думал об этом много-много лет.