Собрание сочинений

— Могу я спросить, откуда вы это знаете? — сказал я. Губы мои, два дурня, слегка подрагивали.

— Можете, — ответила она, глядя не на меня, а на миссис Силзбёрн. — Так вышло, что мама Мюриэл об этом обмолвилась часа два назад, пока Мюриэл вся на слезы исходила. — Она посмотрела на меня. — Я ответила на ваш вопрос? — Она вдруг переложила букет гардений из правой руки в левую. Относительно банальный признак нервозности — ничего похожего я все это время за ней не замечал. — И, кстати, к вашему сведению, — продолжила она, глядя уже на меня, — я думаю, вы знаете кто? Я думаю, вы брат этого Симора. — Она подождала — очень недолго — и, когда я ничего на это не сказал: — Вы похожи на него с этой идиотской фотографии, и я, так уж вышло, знаю, что вы должны были приехать на свадьбу. Мюриэл сказала его сестра или еще кто. — Взор ее по-прежнему упирался прямо мне в лицо. — Это правда? — в лоб спросила она.

Должно быть, когда я ответил, прозвучало это несколько заемно.

— Да, — сказал я. Лицо мое пылало. Хотя с какой-то стороны мне теперь было далеко не так раздерганно, как раньше, когда я только сошел с поезда.

— Я так и знала, — сказала подружка невесты. — Я же, знаете, не дура. Я вас узнала, как только вы сели в машину. — Она повернулась к мужу. — Я же сказала, что это его брат, как только он сел в машину? Правда?

Лейтенант чуть поерзал на месте.

— Ну, сказала, что он, вероятно… да, сказала, — ответил он. — Сказала. Да.

На миссис Силзбёрн можно было не смотреть — я и так чувствовал, с каким вниманием она впитывает этот последний поворот событий. Я мимолетно глянул за нее — украдкой на пятого пассажира, крохотного старичка: проверить, не пробило ли ему изоляцию. Не пробило. Никогда меня так не утешало ничье безразличие.

Подружка невесты вновь пошла на приступ.

— К вашему сведению, я также знаю, что ваш брат никакого педикюра никому не делал. И не пытайтесь тут острить. Я вообще-то знаю, что он где-то полвека был Билли Блэком в «Мудром дитяти».

Тут миссис Силзбёрн вмешалась в беседу активнее.

— В радиопрограмме? — уточнила она, и я поймал ее взгляд, заново исполненный обостренного интереса.

Подружка невесты не удостоила ее ответом.

— А вы кем были? — спросила она. — Джорджи Блэком? — В ее голосе интересно мешались грубость и любопытство — еще чуть-чуть, и это бы обезоружило.

— Джорджи Блэком был мой брат Уолт, — ответил я только на второй вопрос.

Она повернулась к миссис Силзбёрн:

— Тут, наверно, тайна какая-то, но этот человек с его братом Симором участвовали в знаменитой радиопрограмме под липовыми именами или как-то. Дети Блэк.

— Только не заводись, милая, полегче, — отчасти нервно предложил лейтенант.

Жена повернулась к нему.

— Я буду заводиться, — сказала она, и меня, вопреки всем моим осознанным позывам, вновь кольнуло нечто похожее на восхищение этим металлом в ней — пусть даже и чугуном наглости. — Брат его — он же вроде такой разумный, господи ты боже мой, — сказала она. — В колледж лет в четырнадцать пошел или около того, и все прочее. Если то, как он сегодня поступил с бедняжкой, — разумно, то я — Махатма Ганди! Мне все равно. Меня тошнит просто!

И тут мне стало как-то дополнительно не по себе. Кто-то пристально разглядывал левую — более слабую — половину моего лица. То была миссис Силзбёрн. Когда я резко к ней повернулся, она слегка вздрогнула.

— Если позволите, не вы ли были Дружком Блэком? — спросила она, и от некоей почтительной нотки в ее голосе мне на долю мгновенья почудилось, что сейчас она вручит мне авторучку и сафьяновый альбомчик для автографов. От мимолетной этой мысли мне сделалось отчетливо нехорошо — если учесть, помимо всего прочего, что год был 1942-й и мой коммерческий расцвет миновал лет девять-десять тому. — Я почему спрашиваю, — сказала она. — Мой муж слушал эту программу, что бы ни случалось, каждую…

— Если вам интересно, — перебила ее подружка невесты, глядя на меня, — это была единственная программа в эфире, которую я всегда абсолютно терпеть не могла. Ненавижу скороспелых детей. Если у меня когда-нибудь родится ребенок, который…

Конец ее фразы нашего слуха не достиг. Прервал ее — внезапно и недвусмысленно — душе — и ушераздирательнейший, фальшивейший рев ми-бемоль, что мне только доводилось слышать. В машине мы подпрыгнули все — совершенно точно. Нас миновал отряд барабанщиков и горнистов: судя по всему, сотня или больше лишенных музыкального слуха морских скаутов.[271] С едва ли не преступным самозабвеньем мальчишки только что принялись издеваться над «Звездами и полосами навсегда».[272] Миссис Силзбёрн, что довольно разумно, зажала уши ладонями.

Целую, как нам показалось, вечность секунд грохот стоял почти неописуемый. Перекрыть его мог только голос подружки невесты — или, говоря вообще, только он и попытался бы. Когда же голос ее до нас долетел, казалось, будто взывает она — очевидно, надсаживаясь, — из какого-то дальнего далека, вероятно — от трибун стадиона «Янки».[273]