Я — недорезанный буржуй. (Надеюсь,Теперь уж не дорежут.) АнанасовИ рябчиков жевать не приходилось,А приходилось — мерзлую картошку,Изысканного розового цвета,Противно сладковатую. И рыбуКопченую — и жесткую настолько,Что надо было ею бить нещадноПо мраморному бюсту королевыВиктории, чтоб размягчить. И солиВ ней было столько, сколько в океане.Как хорошо, что нас не расстреляли!Ведь если бы прихлопнули, то как быЯ дожил до восьмидесяти? То-то.Но это, милый, не твоя забота.* * *Здесь тоже и березы, и рябины,И в поле тютчевские паутины.Пахучее тепло сухого сена,И в палых листьях слабый запах тлена.И даже клин над лесом журавлиный,И пруд, где выгиб шеи лебединой.И будто липы дедовской усадьбы.Мой дед и бабка. Воскресить, сказать бы…Нет, не они, и нет былой России,И мы, душа, напрасно попросили.А все же — дар, «у гробового входа»:Здесь будто новгородская природа.Как будто мы недалеко от въездаВ Порхалово Крестецкого уезда.* * *Ты тоже с луны свалился, лунатик, приятель, я знаю:На луне оказалось уныло, ты соскучился и зеваяУпал на эту планету, рассеянно сел на верхушкуВысокого дерева, увидел жеребенка, речку, телушку.Увидел разные доски, запрещавшие то или это:С высокого дерева плевал ты на глупые эти запреты.Ты понял потом, что запреты бывают и умные тоже:Но глупых запретов не слушал, лунатик, мой ангел, и позже.Листва прекрасно шумела, и мелкая синяя птицаКормила птенцов желтоватых, очевидно желавшихкормиться.Листва прекрасно сияла, и дятел стучал не жалеяКлюва, как будто стучался в неразумный лоб фарисея.Но у законника, ясно, была в голове уже птица:Сидел нахмуренный филин, восклицая: «Ах, я девица!Мне стыдно слушать такое! Уйдите, нахал, безобразник».Оставив его в покое, пошли мы с тобою на праздник.В подлунном мире недолго мы будем, лунатик, приятель.Давай шутить и смеяться. А после, ну что ж, заплачем.* * *