Собрание речей

Право же я говорю об этом не потому, что мне пришла охота произносить речи или изменить свой прежний образ жизни; но я хочу убедить вас не пренебрегать ни тем, ни другим поколением, а среди всех искать такого человека, который был бы способен дать достойный совет относительно нынешних обстоятельств. Ведь с тех пор, как наш народ населяет этот город, у нас не бывало такого опасного положения и не бывало войны, которая затрагивала бы столь существенные интересы, как те, ради обсуждения которых мы собрались. Прежде мы боролись за утверждение нашей власти над другими народами, теперь мы боремся за то, чтобы не выполнять чужих повелений, а это и есть признак независимости, ради которой можно перенести все самое страшное не только нам, но и другим людям, если они не полностью лишены мужества и хоть сколько-нибудь претендуют на доблесть. Я же лично предпочел бы скорее умереть на месте, не подчинившись предписанному, чем намного продлить свою жизнь сверх положенного мне срока, проголосовав за то, что нам приказывают фиванцы[252]. Ибо я, потомок Геракла[253], сын ныне правящего царя[254], и по всей видимости сам в будущем носитель такого же сана, стыдился бы остаться равнодушным к делу, которое касается и меня, а именно к тому, что землей, которую передали нам наши отцы, будут владеть наши рабы[255]. Я полагаю, что и вы придерживаетесь такого же мнения, приняв во внимание следующее: до этого дня казалось, что в войне с фиванцами нас постигла неудача[256], но мы были побеждены лишь физически, вследствие ошибки командующего[257], дух же наш и ныне не сломлен. Однако же если в страхе перед грядущими опасностями мы отдадим хотя бы частицу из принадлежащего нам, то поддержим хвастовство фиванцев и сами воздвигнем над собой трофеи более величественные и более славные, чем те, что были воздвигнуты при Левктрах: те трофеи — памятник нашей неудачи, эти же станут свидетельством нашей душевной слабости. Пусть же никто не убедит вас покрыть родину таким позором!

Между тем наши союзники с чрезмерным рвением советуют нам, отдав Мессению, заключить мир. И по справедливости вы могли бы негодовать на них еще в большей степени, чем против тех, кто с самого начала отпал от нас[258]. Ведь отказавшись от нашей дружбы, они обрекли на гибель свои собственные города, ввергнув их в гражданские распри, междоусобную резню, установив у себя негодный политический строй[259], а нынешние наши союзники намереваются причинить зло нам. Ту славу, которую наши предки приобрели за семьсот лет[260] в многочисленных опасностях и передали нам, — эту славу они уговаривают нас тотчас отбросить. Разве могли они придумать несчастье для Лакедемона более унизительное и ужасное, чем это! Они дошли до такого бесстыдства и приписывают нам такое малодушие, что после того, как сами не раз просили нас воевать ради защиты их территорий[261], считают, что мы не должны идти на риск ради Мессении; для того чтобы спокойно возделывать свою собственную землю, они пытаются убедить нас, будто нам следует уступить врагу часть нашей земли. Больше того, они еще грозятся, если мы не пойдем на это, заключить с врагами сепаратный мир! Я же полагаю, что без их участия предстоящее нам испытание станет не настолько тяжелее, насколько прекраснее и почетнее в глазах всех людей, так как попытка бег чужой помощи, собственными усилиями спасти себя и одолеть врагов согласуется с прочими деяниями Спарты.

Прежде я никогда не находил удовольствия в речах, напротив, всегда считал, что тот, кто тратит время на слова, менее способен на дела. Теперь же я ничего не ценил бы выше способности изложить свои мысли о предмете нашего обсуждения так, как мне хочется. Ибо в настоящих обстоятельствах я надеюсь именно таким образом принести величайшую пользу нашему городу. Прежде всего, я думаю, нужно вам объяснить, каким образом мы овладели Мессенией и по какой причине вы поселились в Пелопоннесе, будучи в древние времена дорийцами. Поэтому я начну издалека, чтобы вы поняли, что они пытаются отнять у вас ту землю, которой вы владеете с не меньшим правом, чем остальной территорией Лакедемона.