Собрание речей

Единодушие спартанцев, по моему мнению, относится к числу последних. Я скажу о нем всю правду, даже если кому-нибудь мои слова покажутся совершенно невероятными. Так вот, спартанцы сделали единодушие граждан по вопросам внешней политики своего рода искусством разжигания междоусобной борьбы среди эллинов. Самые тяжелые несчастья других городов они считали для себя очень выгодными, так как могли распоряжаться теми, кто находился в трудном положении, но собственному усмотрению. Поэтому хвалить их за это единодушие так же несправедливо, как одобрять морских разбойников, пиратов и других преступников. Между спартанцами царит согласие, но других они губят. Если же кому-нибудь покажется, что я употребил сравнение, неприличное для славы спартанцев, я опущу его и назову трибаллов[220]. Все согласны, что трибаллы живут в таком единодушии, какого другие люди не знают; а вместе с тем, они уничтожают не только соседей и тех, кто живет поблизости, но и всех остальных, до кого только могут добраться. Их примеру не должны подражать те, кто стремится к добродетели. Этим последним гораздо больше следует полагаться на силу разума, справедливости и других прекрасных свойств. Сами по своей природе эти свойства еще не совершают добрых дел, но тех, кому они постоянно присущи, они делают счастливыми и блаженными. Лакедемоняне же, напротив, губят тех, к кому приближаются, и присваивают себе все достояние других людей"[221].

Этими словами я заставил замолчать того, кому я их адресовал, — человека умелого, многоопытного и овладевшего искусством произносить речи ничуть не хуже других моих учеников. Но молодые люди, которые при всем этом присутствовали, придерживались мнения, не согласного с моим. Меня они похвалили за то, что я говорил с таким юношеским пылом, какого они от меня не ожидали, и за то, что я благородно вел борьбу, а к моему противнику эти юноши отнеслись с презрением. Судили они неверно и ошиблись в оценке и моей, и его. Мой противник удалился, образумившись и держась уже более умеренных взглядов, как это подобает людям благоразумным. Он на опыте постиг то, что написано в Дельфах, познал и самого себя, и природу лакедемонян гораздо лучше, чем прежде. Что до меня, то я, пожалуй, остался победителем в споре. Но в результате я стал безрассуднее, возомнив о себе гораздо больше, чем это пристало моему возрасту, и был полон юношеского задора. Совершенно очевидно, что я находился именно в таком состоянии. Ведь даже на досуге я не успокоился, пока не продиктовал моему юному рабу ту речь, которую только что произнес с таким удовольствием и которая вскоре должна была доставить мне огорчение. И действительно, когда спустя три-четыре дня я ее перечел и обдумал, то я не был разочарован тем, что было сказано о нашем государстве, поскольку это я написал и хорошо, и справедливо. Но то, что касается лакедемонян, удручило меня и произвело на меня тягостное впечатление. Мне показалось, что о лакедемонянах я сказал, не соблюдая меры и совсем не так, как другие, но с пренебрежением, с излишней резкостью и совершенно необдуманно. Так что не раз порываясь стереть или сжечь свою речь, я менял свое решение из жалости к своим преклонным годам и к труду, которого стоила мне эта речь.