Собрание ранней прозы

Рассмеявшись, Стивен взглянул на коренастую фигуру подростка рядом с собой. Морис возвещал факты сухим и саркастическим тоном, и сумрачное лицо его не менялось в цвете, когда он смеялся. При виде его Стивену вспоминались иллюстрации к «Сайлесу Верни». Его мрачная серьезность, старательная вычищенность сильно поношенного платья, вид преждевременного разочарования — все это вызывало мысль о некой духовной или философской проблеме, пересаженной из Голландии и принявшей человеческое обличье. Стивен не знал, на какой стадии пребывает проблема, и полагал, что будет мудрей дать ей решиться своим путем.

— А знаешь, что еще священник сказал? — спросил Морис, помолчав.

— Что?

— Он сказал, что мы не должны иметь спутников.

— Спутников?

— «Что мы не должны по вечерам гулять ни с каким постоянным спутником. Если мы хотим прогуляться, так он сказал, то надо сразу нескольким идти вместе».

Стивен остановился посреди улицы и прихлопнул в ладоши.

— Что это с тобой? — спросил Морис.

— Я знаю, что это с ними, — ответил Стивен. — Они боятся.

— Конечно боятся, — подтвердил Морис хмуро.

— Ну а ты, кстати сказать, конечно, говеешь по всей форме?

— Ну да. Я буду причащаться завтра утром.

— Неужто?

— Скажи правду, Стивен. Когда тебе мать по воскресеньям дает деньги, чтобы пойти к малой полуденной мессе на Мальборо-стрит, ты в самом деле ходишь к мессе?

Стивен слегка покраснел:

— Почему ты об этом спрашиваешь?

— Скажи правду.

— Нет… не хожу.

— А куда ты ходишь?

— Да повсюду… по городу.

— Так я и думал.

— Смышленый парень, — произнес Стивен как бы в сторону. — А могу я спросить, ходишь ли ты сам к мессе?

— Да, хожу, — ответил Морис.

[Затем] Некоторое время они шли молча. Потом Морис сказал:

— Я плохо слышу.

Стивен никак не отозвался.

— И по-моему, я слегка глуповат.

— То есть?

В глубине души Стивен чувствовал, что он осуждает брата. В эту минуту он не мог счесть желательной свободу от давящих влияний религии. Ему казалось, что всякий, кто способен так прозаически смотреть на свои душевные состояния, недостоин свободы и годен только для жесточайших «оков Церкви».

— Понимаешь, священник нам рассказал сегодня одну подлинную историю, про смерть пьяницы. Патер пришел к нему, начал с ним говорить и предложил — пусть тот скажет, что он обо всем жалеет и пьянство свое обещает бросить. Тот чувствовал уже, что ему вот-вот конец, но уселся в постели прямо, так священник сказал, и откуда-то из-под одеял вытаскивает черную бутылку…

— Ну и?

— …и говорит: «Отче, если вот эта последняя, которую мне суждено выпить на этом свете, так я ее должен выпить».

— Ну и?

— И до дна ее осушает. И в ту же минуту упал мертвым, говорит священник, понизив голос. «Этот человек рухнул мертвым в своей постели, он рухнул трупом. Он умер и отправился…» Он говорил так тихо, что мне было не слышно, а я хотел знать, куда отправился этот человек, и я поэтому нагнулся вперед, прислушиваясь, и бац! — ударился носом о переднюю скамейку. А пока я тер нос, все уже начали становиться на колени к молитве, и я так и не узнал, куда он отправился. Разве не глупо?

Стивен расхохотался. Он хохотал так громко и заразительно, что прохожие оборачивались на него и начинали улыбаться в ответ. Он упер руки в боки, и из глаз его текли слезы. При каждом взгляде на смугловатое строго-торжественное лицо Мориса его разбирал новый приступ хохота. В промежутках он только мог выговорить — «Я бы все отдал, чтоб поглядеть — „Отче, если эта последняя…“ — и ты с разинутым ртом. Все бы отдал, чтоб поглядеть».