Собрание произведений в 3 томах. Т. II. Проза

Я совершенно не убежден, что добрая доля пробормотанного и отчасти пропетого моими друзьями не есть мое собственное бормотание, но услышанное мною как бы от их лица. Даже если это и так – не столь важно. В следующий раз все может выйти противоположным образом. Но своя небольшая идея у меня все же была. Меня изводил в связи с этим трагический персонаж мосье Трике из оперы «Евгений Онегин». Мне, наверное, хотелось что-то кому-то доказать, убедить, предостеречь, – но тут возникал французик из Бордо, аристократическое происхождение которого обеспечило ему после бегства на ловлю счастья и чинов из терроризируемой Франции высокое социальное положение гувернера с правами друга семьи в московском интеллигентном доме, и едва он там, натягивая грудь, разевал рот, чтобы – доказать, убедить, предостеречь – как врывался путешествующий «только что оттуда» Чацкий и выписывал ему билет – танцмейстер! можно ли-с? – в сельскую местность, где он вместо бель-Нина поставил бель-Татияна и на обломках самовластья напишут наши имена.

Невозможно было сказать эти самые имена. Не попросить ли теперь их нынешних ко всенародному покаянию?

Но не этим пером будь писанная картина шестисот шестидесяти с чем-то водянистых харь, биющих себя в перси согласно особенному постановлению, вызвала в моем душевно телесном составе такое кружение, тошноту и муть, что сила духа не в состоянии была более его поддерживать, и оно рухнуло куда-то, провалилось и совсем исчезло.

Эвое! Иакх!

Слава прозрачному Дионису Пролетарскому!

Хвала Мутному Бахусу Сельскому!

Привет белому Бромию Беспартийному!

Горячий привет благоуханному желтому Нисийскому Богу Генеральскому и Адмиральскому!

Навеки славься знаменитый розовый Либер Запада и Востока!

Да здравствует ежегодный международный пузыристый Вакх Всенародный!

Пусть живет и крепнет нерушимый и пенный Союз Похмелья и Бормотухи!

Утро застало нас у пивного ларька. Процессия являла жалкое зрелище. Только майоры прилично топали, однако тоже неискренне. Сивый мелькал кругом как в стекле. Все временно распадалось, и представился хороший случай где-нибудь отсидеться. Стоило бы затеять разговор, но кости головы трещали так, что не пошевельнуть. Перед глазами висела подлинная надпись: «Красноярский Пивзавод Красноярского Завода Безалкогольных Напитков». Надпись была на высокой плоской пустой арке над ларьком, а дальше шел прозрачный забор. Я вспомнил рассказ про одну старуху-переводчицу, которую посадили на восемнадцать лет, обвинив в шпионаже в пользу, кажется, Земли Королевы Мод. Отсидевши свое, она уже глухая вернулась на наши берега. Дряхлые подруги водили ее гулять через Дворцовый мост.

– Это что за река? – говорила она, видя воду. – Енисей?

– Нет, это Нева… – отвечали подруги. И тут она снова спрашивала резко и требовательно:

– Нева? Что вдруг?

«Что вдруг?» – подумал я.

Видение арки торжественно исчезло. Вместо нее продефилировали пятьдесят женщин в масках с гитарами в ружье. Гитары были полны слез, и Данаиды несли их поближе к переду. За ними торопливо летел транспарант со слезами на глазах.

Потом я увидел, как, медленно вращаясь, желтое облако сползло с возвышенных берегов всей земли Гадаринской и встало над синим, сизым, черным озером вод. В воздухе был песок, мелкая пыль. Солнце уже снизу из-за холма освещало высокое огненное небо других облаков над Галилеей. На самом западе, где облаков не было, небо обнажилось внезапно, как истинно голубой светлый твердый камень. Это продолжалось около часа.

После чего снова появился пивной ларек, но уже без арки и без надписи. Очередь редела. Рыжий Аполлон допивал кружку, Местный Переселенец сидел верхом на ближайшей бочке, гладил ее по спине и называл по имени. Вукуб Кахишев сунул нос в пену и застыл в таком виде, словно у него там Афродита плавала. А Ведекин приставал к Константину, чтобы тот отгадал лженародную загадку: что такое – беззубый, а бреется. Отгадка была не так далеко: пиво.

– Почему? – спрашивал Холмский.

– А вот и отгадай – почему, – смеялся Артемий Бенедиктович. Засим сцена повторялась.

Все же Холмский первый стал обретать чувство собственного достоинства. Настроение вокруг и простоватый внутренний мир никак у него не сочетались, и он стал призывать к порядку, жаловаться, что опять попусту время уходит, а так ничего и не создано, не понято, не сделано, не выяснено, и все это останется в таком виде наследникам и потомкам, которые с чистой совестью гражданина-судьи презрительно оскорбят наш прах последним приговором в стихах. Это и был последний всплеск бормотухи.

ГЛАВА ШЕСТАЯ РОМАН ОБ ОСЛЕ

На востоке все ездят на ослах

Буйе