Собрание

— Какое ж богатство у него! Одна тележка железная! Рубль в кармане нашли! Из-за рубля убили! — вопили соседки. Григория увезли в больницу, откуда он уже не вернулся.

С тех пор и Иван Иваныч стал хиреть. “Вот они, подарки с того света, — думал он. — И зачем я еще на другого беду навлек чародейством этим?”

Варвара Порфирьевна позвонила ему и предложила вернуться на прежнюю должность при ней. Но Иван Иваныч сказал ей, что болен. Она очень оживленно рассказала ему, что ее опять выбрали в правление и что однажды она пришла на заседание с шашкой, принадлежавшей первому мужу, комиссару Гражданской. Она просто положила ее рядом с собой и время от времени постукивала по ней кулаком. Это произвело некоторое впечатление, хотя никто не сказал о шашке ни слова, но все как зачарованные бросали на нее взоры.

— Рад, что у вас все хорошо, — сказал Иван Иваныч.

Он больше не писал рецензий и перестал беседовать с котом.

Но иногда мнилось ему, что вот начнется светопреставление, Страшный суд совершится, одних поволокут в ад, другие взлетят на небо, а его, Иван Иваныча Семеркина, в суматохе забудут. И вот присядет он (правда, на что присесть?), закутается в облачко, как в шинельку, и начнет, летая в бесконечных просторах, писать пальцем по воздуху рецензию “На все, что произошло”. Автора сей драмы, — бормотал он, — можно упрекнуть во всем, но ему не откажешь в одном — абсолютной оригинальности и широте замысла… И суждено ему вечно писать рецензии — то хвалебно, то ругательно. Но, как почти все его земные сочинения, они не найдут читателя.

Трогальщик Рассказ

Иерусалим конца восьмидесятых годов двадцатого века. Неделя до католической Пасхи. Уже расцвели красные анемоны, тощие овечки пробегали мимо этих цветущих и расплесканных капелек по краям огромного баркаса долины Иосафата (где нас всех будут судить скоро). В храме Гроба Господня стояла очередь к Кувуклии, ближе ко входу она сужалась и вливалась внутрь, человек за присмиревшим человеком. Наклоняясь, входили в эту священную пещеру, где совершилось единственное на земле Чудо Воскресения, где Богочеловек стряхнул с себя обморок смерти.

Художник Никодим Таченко тоже в свой черед вошел в первый придел Кувуклии. Паломники и туристы стояли там, глядя друг другу в затылок, ожидая, когда можно будет войти в ее священнейшую часть, где находится Гроб Господень, где можно поставить свечи в серый мягкий, как пыль и пепел, песок у изголовья. Но пока они смотрели несколько испуганно на Камень, отвергнутый Ангелом от Гроба.

За паломниками присматривал маленький и веселый палестинский полицейский в красной феске, следил за порядком. Так уж повелось, что именно палестинская полиция приглядывает здесь, чтобы не было споров между христианами.

Таченко, сразу как вошел, не мог оторвать взгляда от мраморного футляра, прикрывающего Камень, будто магнитом тянуло к нему. Но между ними стоял полицейский. Внезапно Никодима качнуло. Он будто потерял сознание на секунду и, толкнув плечом палестинца, припал к Камню, в последний миг протянув к нему левую руку. Оттолкнувшись от него, Никодим восстановил равновесие, извинившись перед полицейским, который в ответ только улыбнулся. Но само прикосновение как будто ожгло ладонь, оно все длилось. Таченко придерживал левую руку на весу, как сломанную. В ней бежали легкие токи, она будто горела внутри.

Очередь меж тем двигалась. Поставив свечу и помолившись за тех, кого любил, Никодим, выходя, бросил прощальный взгляд на Камень. И вышел из Кувуклии.

Но странно, он стал другим. Что-то в нем громко говорило — иди теперь к Стене Плача. Подобно марионетке, прикованной ниткой к невидимому водителю, он двинулся через Старый город к Стене. Он шел сквозь тяжелую восковую жару, впечатываясь в нее каждое мгновение, высвобождаясь от липких объятий зноя и слегка пошатываясь. Руку он все время так и придерживал, как раненую.

И даже остановившись недалеко от Стены, глядя на проходивших мимо туристов и хасидов, в шляпах, как мельничные колеса, поросшие мехом, как мхом, он закурил, вынув сигарету из пачки правой и держа пачку той же рукой.

Он знал и раньше (поскольку давно уже поселился в Иерусалиме), что у Стены, совсем близко от нее, иное время и иное пространство. Будто невидимый дождь обрушивается на тебя там. Там чувствуешь Присутствие, как ни в каком другом месте.

Он подошел к Стене, услышав внутри голос — прикоснись, и прикоснулся.