Собор Святой Марии

Арнау кивнул и слабо улыбнулся.

В течение следующей недели лихорадка сошла на нет и рана начала заживать. Когда бастайшчувствовал себя хорошо, они с Сахатом коротали время за беседой.

— Спасибо, — первое, что сказал Арнау рабу. Ты мне это уже говорил, помнишь? — откликнулся Сахат. — Лучше объясни, почему… почему ты это сделал?

— Глаза детей. Моя жена не простила бы мне…

— Мария? — спросил Сахат, вспоминая бред Арнау.

— Да.

— Хочешь, мы сообщим ей, что ты здесь? — Когда Арнау сжал губы и покачал головой, раб тут же спросил: — Есть ли кто-нибудь, кому ты хочешь передать весточку о себе? — Увидев, как потемнело лицо Арнау, Сахат больше не настаивал.

— Чем закончилась осада? — осведомился Арнау в следующий раз.

— Убито двести мужчин и женщин. Множество домов разграблено и сожжено.

— Какое несчастье!

— Это еще не самое страшное, — с грустью произнес Сахат. Арнау посмотрел на него, не скрывая удивления. — Еврейскому кварталу в Барселоне повезло, — продолжал раб. — От востока до Кастилии евреев убивали безжалостно. Свыше трехсот тысяч общин уничтожено полностью. В Германии сам император Карл IV пообещал, что простит любого, кто убьет хотя бы одного еврея или разрушит один еврейский дом. Представляешь, что было бы в Барселоне, если бы ваш король, вместо того чтобы защищать евреев, оправдал бы каждого, кто убил хотя бы одного иудея? — Арнау закрыл глаза и покачал головой. — В Майнце сожжено на костре шесть тысяч евреев, а в Страсбурге уничтожено одновременно две тысячи, в огромном костре на еврейском кладбище. Там были женщины и дети. Две тысячи за раз.

Дети могли входить в комнату к Арнау только в том случае, если Хасдай проведывал больного сам и мог следить за тем, чтобы они не докучали ему. Однажды, когда Арнау уже начал подниматься с кровати и делать первые шаги, Хасдай пришел один. Это был высокий худой еврей с черными прямыми длинными волосами, пронизывающим взглядом и крючковатым носом. Он сел напротив него.

— Ты, наверное, знаешь. — глухо произнес он, — что твои священники запрещают христианам жить с евреями.

— Не беспокойся, Хасдай. Как только я смогу ходить…

— Нет, — перебил его еврей, — я не собирался просить, чтобы ты покинул мой дом. Ты спас моих детей от верной смерти, рискуя собственной жизнью. Поэтому все, что у меня есть, — твое. Я бесконечно тебе благодарен. Ты можешь оставаться в этом доме, сколько пожелаешь. Для моей семьи и для меня было бы большой честью, если бы ты остался с нами. Единственное, что я хотел, это предупредить тебя: если ты решишь остаться, мы сохраним все в тайне. Никто не узнает — я имею в виду всю еврейскую общину, — что ты живешь в моем доме; на этот счет можешь быть спокойным. Но я знаю, что принимать решение придется тебе. Я лишь еще раз повторю, что мы были бы очень польщены и счастливы, если бы ты остался с нами. Ты готов ответить мне?

— Кто-то же должен рассказать твоему сыну о сражениях?

Хасдай улыбнулся и протянул Арнау руку, которую тот пожал.

Кастелль-Росселльо был впечатляющей крепостью. Маленький Юсеф сидел напротив Арнау на земле в саду, за домом семьи Крескас. Скрестив ноги и широко открыв глаза, он с удовольствием слушал истории бастайшао войне, каждый раз испытывая беспокойство, когда речь шла об осаде и драках, и радостно улыбаясь, когда все заканчивалось победой.

— Защитники сражались храбро, — говорил Арнау, — но мы, солдаты короля Педро, превосходили их.

Как только Арнау заканчивал, Юсеф требовал, чтобы он переходил к какому-нибудь другому событию.

Арнау рассказывал ему и правдивые, и вымышленные истории. «Мы штурмовали всего лишь два замка, — собрался было признаться он, — все остальные дни, проведенные на войне, я вместе с товарищами занимался грабежами и уничтожением урожая… кроме фиговых деревьев». Но почему-то промолчал.

— Тебе нравятся фиги, Юсеф? — спросил он его однажды, вспоминая искривленные стволы, которые высились посреди всеобщего разрушения.

— Ну хватит, Юсеф, — сказал ему отец, заглянувший к ним в сад и услышавший, как настойчиво малыш просил, чтобы Арнау рассказал ему еще об одном сражении. — Иди спать. — Юсеф послушно попрощался с отцом и Арнау. — Почему ты спросил у ребенка, нравятся ли ему фиги?

— Это длинная история.

Не говоря ни слова, Хасдай сел напротив него. «Расскажи мне ее», — попросил он Арнау взглядом.

— Мы уничтожали все… — признался ему Арнау, кратко поведав о трагических событиях, — кроме фиговых деревьев. Нелепость, правда? Мы опустошали поля, и посреди сожженной нивы стояло одинокое фиговое дерево, которое смотрело на нас, как бы спрашивая, зачем мы это делаем?

Арнау погрузился в свои воспоминания, и Хасдай не решился перебивать его.

— Это была бессмысленная война, — добавил в конце бастайш.

— На следующий год, — задумчиво произнес Хасдай, — король взял Руссильон. Хайме Мальоркский стал перед ним на коленях с непокрытой головой и сдал свои войска. Возможно, первая война, в которой ты участвовал, послужила для…