Собор Парижской Богоматери

Мессир Робер д’Эстувиль нахмурил брови и обратился к подсудимому с таким выразительным, грозным жестом, что Квазимодо, несмотря на свою глухоту и тупость, поневоле насторожился.

– Отвечай, негодяй, – строго проговорил прево, – за какое преступление ты попал в суд?

Бедняк подумал, что судья спрашивает, как его зовут, и, прервав свое обычное молчание, он ответил хриплым горловым голосом:

– Квазимодо.

Ответ так плохо гармонировал с вопросом, что в публике снова раздался оглушительный хохот. Мессир Робер, весь красный от гнева, вне себя вскрикнул:

– Как, мерзавец, ты, кажется, вздумал потешаться и надо мною?!

– Звонарь собора Богоматери, – снова невпопад ответил Квазимодо, думая, что судья спрашивает, кто он такой.

– А, звонарь! – продолжал прево, который, как мы уже говорили, в этот день встал левой ногой с постели, а потому и без таких ответов подсудимого готов был вспылить каждую минуту. – Звонарь! Хорошо! Я прикажу задать тебе на парижских перекрестках такого трезвона по спине, что ты вовек не забудешь!

– Если вы спрашиваете меня о моем возрасте, – продолжал Квазимодо, – то мне в Мартинов день, должно полагать, будет двадцать лет.

Это было уже слишком. Прево окончательно вышел из себя.

– Ах ты, мерзавец! – крикнул он не своим голосом. – Ты уж начинаешь издеваться над самим главным судьей?! Господа сержанты-жезлоносцы! Отведите этого нахала на Гревскую площадь, привяжите его там к позорному столбу и бейте плетью целый час… Он у меня поплатится за свои дерзости!.. И об этом приговоре объявить через глашатаев, в сопровождении четырех присяжных трубачей, по всем семи округам парижского виконтства!

Секретарь принялся писать письменный приговор.

– Черт возьми! Вот это суд так суд! – воскликнул из своего угла студент Жан Фролло де Мулен.

Прево обернулся и снова устремил на Квазимодо разъяренный взгляд.

– Кажется, этот негодяй сказал «черт возьми»? Секретарь, прибавьте к наложенному наказанию еще двенадцать парижских денье штрафа за произношение бранных слов, и пусть половина этого штрафа пойдет в пользу церкви Святого Евстафия, к которому я чувствую особенное уважение.

Через несколько минут приговор был готов. Содержание его было коротко и ясно. В то время обычаи парижского суда еще не были преобразованы президентом Тибо Бэллье и прокурором Роже Бармо. Судопроизводство тогда не загромождалось еще тем дремучим лесом формальностей и крючкотворства, который эти юристы насадили в нем в начале шестнадцатого столетия. Тогда все было просто, ясно и делалось очень быстро. Правосудие шло прямо к цели, без всяких изворотов и обходов, так что во время самого судопроизводства сразу можно было видеть, к чему будет присужден подсудимый: к виселице, позорному столбу или к четвертованию. По крайней мере, каждый знал, что его ожидает.

Секретарь подал приговор господину прево, который, скрепив его своею подписью и печатью, тотчас же вышел из зала, чтобы продолжать свой обход по другим отделениям суда. Расположение духа, в котором он удалился, было таково, что можно было ожидать значительного увеличения населения парижских тюрем в этот день.

Жан Фролло и Робен Пуспен посмеивались. Квазимодо озирался с равнодушным и недоумевающим видом.

В то время как мэтр Флориан пробегал глазами приговор и готовился в свою очередь подписать его, в секретаре суда шевельнулось чувство сострадания к осужденному, и он, в надежде добиться смягчения приговора, наклонился к самому уху аудитора и довольно громко сказал, указывая на Квазимодо:

– Он глух.

Секретарь предполагал, что эта общность физического недостатка расположит мэтра Флориана в пользу осужденного. Но аудитор, во-первых, как мы уже сказали, вовсе не желал, чтобы другие замечали его собственную глухоту, а во-вторых, он был так туг на ухо, что не расслышал ни одного звука из того, что ему сказал секретарь. Не желая, однако, показывать этого, он ответил:

– Вот как! Ну, я не знал этого… В таком случае прибавьте негодяю еще один час наказания у позорного столба.

И он подписал исправленный в таком виде приговор.

– Славно! Поделом ему! – обрадовался Робен Пуспен, затаивший обиду на Квазимодо. – Это научит его быть повежливее с людьми.

II. «Крысиная нора»

Теперь мы попросим читателя вернуться с нами на Гревскую площадь, которую мы оставили накануне, чтобы вместе с Гренгуаром последовать за Эсмеральдой.