Собор Парижской Богоматери

– Государь, и швейцарцы были мужичье! Герцог Бургундский был знатный вельможа и с презрением относился к этой черни. В битве при Грансоне, государь, он кричал: «Канониры! стреляйте в этих негодяев!» – и клялся святым Георгием. Но Шарнахталь бросился на великолепного герцога со своей палицей и своим народом, и от натиска толстокожих мужиков блестящая бургундская армия разлетелась, как стекло от удара камнем. Немало рыцарей пало от руки крестьян, а сеньора Шато-Гюона, самого знатного вельможу Бургундии, нашли мертвым с его серой лошадью в небольшом болотце.

– Вы говорили, любезный, о битве, а тут бунт. Я с ним справлюсь, когда только мне вздумается нахмурить брови.

Коппеноль отвечал невозмутимо:

– Очень может быть, государь. Это будет означать, что час народа еще не наступил.

Гильом Рим счел нужным вмешаться:

– Мэтр Коппеноль, вы говорите с могущественным королем.

– Знаю, – серьезно отвечал чулочник.

– Пусть себе говорит, мой друг Рим, – сказал король. – Я люблю, когда говорят так свободно. Отец мой, Карл Седьмой, говорил, что правда больна. Я же думал, что она умерла и не нашла себе духовника. Мэтр Коппеноль доказал мне, что я ошибаюсь. – И, положив ласково руку на плечо Коппеноля, он обратился к нему: – Итак, мэтр Коппеноль, вы сказали…

– Я сказал, государь, что вы, быть может, правы, что час народа еще не пробил.

Людовик XI посмотрел на него своим проницательным взглядом:

– А когда этот час наступит, мэтр?

– Вы услышите бой часов.

– Каких часов, нельзя ли узнать?

Коппеноль со своей спокойной, безыскусственной сдержанностью подвел короля к окну.

– Послушайте, государь! Здесь есть башня, дозорная вышка, пушки, горожане, солдаты. Когда вышка ударит в набат, когда пушки загрохочут, когда башня рухнет со страшным шумом, когда горожане и солдаты с ревом начнут убивать друг друга, – это и будет бой часов.

Лицо Людовика омрачилось. Он задумался и несколько минут молчал, затем похлопал рукой, как ласкают круп коня, по толстой стене башни.

– Ну, нет, не так-то легко ты обрушишься, моя добрая Бастилия, – сказал он. И вдруг, обратившись резким движением к смелому фламандцу, спросил: – А вам, мэтр Жак, случалось видеть бунт?

– Я сам принимал в нем участие, – отвечал чулочник.

– Как же вы устраивали бунт? – спросил король.

– Ну, – ответил Коппеноль, – это дело нехитрое. На это есть сто способов. Прежде всего необходимо, чтоб в городе существовало недовольство. Это не редкость. Затем – характер жителей. Жителей Гента на бунт поднять нетрудно. Они всегда на стороне наследника, на стороне правителя – никогда. Так вот, скажем, в одно прекрасное утро в мою лавку входят и говорят: «Отец Коппеноль, так-то и так-то, Фландрия хочет спасти своих министров», или еще что-нибудь в этом роде, – это не важно. Я бросаю работу, выхожу из лавки на улицу и кричу: «Грабь!» Тут же всегда находится какая-нибудь бочка с выбитым дном. Я влезаю на нее и начинаю громко говорить все, что взбредет мне в голову, все, что у меня на сердце; а когда происходишь из народа, государь, на сердце всегда что-нибудь лежит. Люди собираются, кричат, бьют в набат, народ вооружается оружием, отобранным у солдат, к толпе присоединяются торговцы, и все двигаются в путь. И так будет всегда, до тех пор, пока будут сеньоры в поместьях, буржуа в городах, крестьяне в селениях.

– Против кого же вы бунтуете? – спросил король. – Против ваших судей? Против ваших сеньоров?

– Иногда. Это – смотря по обстоятельствам. Иногда и против герцогов.

Людовик XI снова сел и сказал, улыбаясь:

– У нас пока принимаются еще только за судей.

В эту минуту вернулся Оливье ле Дэн в сопровождении двух пажей, несших принадлежности королевского туалета. Но короля поразило то, что вместе с ним появились парижский префект и начальник ночной стражи, по-видимому сильно перепуганные. У коварного брадобрея вид был тоже перепуганный, но вместе с тем на лице его проглядывало злорадство. Он заговорил первый:

– Государь, я прошу ваше величество простить меня за печальную новость, которую я вам приношу.

Король быстро повернулся, царапая ножками кресла циновки на полу.

– Что такое?

– Государь, – начал Оливье с злобным выражением человека, радующегося, что может нанести жестокий удар, – народ восстал не против председателя суда…

– Против кого же?

– Против вас, государь!

Старый король вскочил и выпрямился во весь рост, как юноша.

– Говори ясней, Оливье! Говори ясней! Да смотри, обдумай свои слова, куманек, клянусь крестом святого Лоо, что если ты солжешь нам сегодня, то окажется, что шпага, отрубившая голову герцогу Люксембургскому, еще не настолько притупилась, чтоб не снести голову тебе!

Клятва была ужасна. Людовик XI только два раза в жизни поклялся крестом святого Лоо. Оливье пытался ответить:

– Государь…

– На колени! – резко перебил его король. – Тристан, не выпускай из виду этого человека!..

Оливье стал на колени и продолжал холодно: