Собор Парижской Богоматери

– Очень бы желал, господин Клод, только боюсь, не нажить бы себе хлопот.

– Подумаешь!

– Да! Подумаешь! Вам-то хорошо, учитель! Ну а у меня начаты две большие работы.

Священник ударил себя по лбу. Несмотря на все его старания казаться спокойным, по временам резкий жест выдавал его душевные муки.

– Как ее спасти?

Гренгуар сказал ему:

– Я вам отвечу, наставник: «Il padelt», что значит по-турецки: «Бог наша надежда».

– Как спасти ее? – задумчиво повторил Клод.

Гренгуар в свою очередь ударил себя по лбу:

– Послушайте, у меня бывают минуты вдохновения. Я найду способ. Не попросить ли помилования у короля?

– Помилования – у Людовика Одиннадцатого?

– Отчего же нет?

– Отнимите кость у тигра!

Гренгуар начал придумывать другой исход.

– Ну, вот, слушайте! Хотите, я обращусь к повивальным бабкам с заявлением, что эта девушка беременна?

Впавшие глаза священника сверкнули:

– Беременна! Дурак! Разве ты имеешь основания утверждать это?

Вид его испугал Гренгуара. Он поспешил сказать:

– Я не имею никакого основания. Наш брак был настоящим forismaritagium[132]. Я тут ни при чем. Но таким образом можно добиться отсрочки.

– Безумство! Позор! Замолчи!

– Напрасно вы сердитесь, – пробормотал Гренгуар. – Отсрочка никому бы не принесла вреда, а повивальные бабки – бедные женщины – заработали бы сорок парижских денье.

Священник не слушал его.

– Ее надо как-нибудь вывести оттуда! – говорил он. – Приговор должен быть приведен в исполнение через три дня. Но если б даже не было приговора… этот Квазимодо… У женщин такой извращенный вкус!.. – Он повысил голос: – Мэтр Пьер, я рассудил, что есть только одно средство спасти ее.

– Именно?.. Я его не вижу.

– Послушайте, мэтр Пьер, вспомните, что вы обязаны ей спасением жизни. Я вам изложу свой план. За церковью наблюдают день и ночь. Из нее выпускают только тех, кого видели входящими. Вы, стало быть, можете войти. Вы придете. Я проведу вас к ней. Вы поменяетесь с ней платьем. Она наденет ваш казакин, вы – ее юбку.

– До сих пор все идет отлично, – заметил философ. – А дальше?

– Дальше? Она уйдет в вашем платье; вы останетесь в ее. Вас, может быть, повесят, но она будет спасена.

Гренгуар почесал у себя за ухом с очень серьезным видом.

– Да, вот мысль, которая ни за что не пришла бы мне в голову самому.

При неожиданном предложении Клода открытое, добродушное лицо поэта омрачилось, как веселый итальянский пейзаж, когда принесенное порывом ветра облако закрывает собою солнце.

– Ну, что же вы скажете о моем плане, Гренгуар?

– Я скажу, что меня повесят не «может быть», а наверное.

– Это уж вас не касается.

– Черт возьми! – воскликнул Гренгуар.

– Она спасла вам жизнь. Вы только уплатите ей свой долг.

– Есть за мной и другие долги, которых я не плачу.

– Мэтр Пьер, это необходимо.

Архидьякон говорил повелительным тоном.

– Послушайте, dom Клод, – отвечал совершенно сбитый с толку Гренгуар. – Вы настаиваете на выполнении вашего плана, и совершенно напрасно. Я не вижу причины, почему мне идти на виселицу за кого-нибудь другого.

– Что же вас так привязывает к жизни?

– Тысяча причин.

– Какие, например?

– Какие? Воздух, солнце, утро, вечер, лунный свет, мои друзья-бродяги, покойники, чудные произведения парижского зодчества, которые я изучаю, три толстые книги, которые я намереваюсь написать, между прочим, одну против епископа и его мельниц. Да мало ли еще что!.. Анаксагор говорил, что он живет для того, чтобы любоваться солнцем. Кроме того, я имею счастье проводить все дни с утра до вечера с гением, то есть с самим собой, что весьма приятно.

– Пустозвон! – пробормотал архидьякон. – Ну а кто сохранил тебе жизнь, которую ты находишь такой приятной? Кому ты обязан тем, что дышишь этим воздухом, что видишь небо и что твой птичий ум еще тешится пустяками и глупостями? Без этой девушки где бы ты был? И ты, обязанный ей своей жизнью, хочешь, чтобы она умерла? Ты хочешь смерти этого прелестного, кроткого, очаровательного создания, без которого, кажется, и свет померкнет, более божественного, чем сам Бог. А ты, полусумасшедший, пустой набросок чего-то, какое-то растение, воображающее, что оно думает и движется, ты будешь пользоваться жизнью, которую украл у нее, которая так же бесполезна, как свеча в яркий полдень! Пожалей ее, Гренгуар! Будь теперь ты великодушен! Она показала тебе пример.

Священник говорил пылко. Гренгуар слушал его сначала равнодушно, затем растрогался, и наконец, на лице его появилась трагическая гримаса, сделавшая его похожим на новорожденного, у которого резь в желудке.