Собор Парижской Богоматери

Коза посмотрела на него своим умным взглядом, подняла золоченое копытце и ударила семь раз. Действительно, было семь часов. Движение ужаса пробежало в толпе.

Гренгуар не выдержал.

– Она губит себя! – крикнул он. – Вы ведь видите, что она не понимает, что делает.

– Тише, вы, мужичье, там в зале! – резко приказал пристав.

При помощи такого же маневра с бубном Жак Шармолю заставил козу проделать еще несколько подобных фокусов, касавшихся дня недели, числа месяца, года и т. д., – словом, заставил козу проделать все, чему читатель уже был свидетелем. И вследствие оптического обмана, обычного при судебных разбирательствах, те же зрители, которые, может быть, не раз аплодировали на перекрестках невинным шуткам Джали, испугались их под сводами суда. Коза, без всякого сомнения, была нечистой силой.

Впечатление получилось еще более сильное, когда королевский прокурор, высыпав на пол из мешочка, висевшего у Джали на шее, содержавшиеся в нем подвижные буквы, заставил козу копытцем сложить из рассыпанной азбуки роковое имя: Феб. Колдовство, жертвой которого пал капитан, казалось неопровержимо доказанным, и в глазах всех эта прелестная плясунья, столько раз очаровывавшая прохожих своей грацией, превратилась в ужасную ведьму.

Впрочем, она не подавала никаких признаков жизни. Ни грациозные движения Джали, ни угрозы судей, ни глухие проклятия, раздававшиеся из толпы, – ничто не доходило до ее сознания.

Чтобы пробудить ее, сержанту пришлось безжалостно ее трясти, а председателю торжественно возвысить голос:

– Девушка, ты из цыганского племени, предающегося колдовству. Ты, состоя в сообщничестве с заколдованной козой, привлеченной к процессу, в ночь на двадцать девятое марта убила, заколов кинжалом, при помощи темных сил, чар и колдовства, капитана королевских стрелков Феба де Шатопера. Ты продолжаешь отрицать это?

– Какой ужас! – вскричала девушка, закрывая лицо руками. – Мой Феб!.. О! Это ад!

– Ты продолжаешь отрицать? – холодно спросил председатель.

– Да, отрицаю! – отвечала она громко и встала со сверкающими глазами.

Председатель прямо поставил вопрос:

– В таком случае как ты объяснишь обстоятельства, послужившие к твоему обвинению?

Она отвечала прерывающимся голосом:

– Я уже сказала. Я ничего не знаю. Это сделал священник – священник, которого я не знаю. Этот дьявол-священник преследует меня.

– Совершенно правильно, – сказал судья. – Это «мрачный монах».

– Сжальтесь надо мной, господа судьи! Я бедная девушка…

– Цыганка, – дополнил судья.

Мэтр Жак заговорил мягко:

– Ввиду прискорбного запирательства подсудимой я предлагаю применить пытку.

– Согласен, – ответил председатель.

Несчастная содрогнулась всем телом, однако поднялась по приказанию стражей и медленно, довольно твердою поступью, предшествуемая Шармолю и консисторскими священниками, между двумя рядами алебард, направилась к потайной двери, которая внезапно отворилась и так же быстро захлопнулась, произведя на Гренгуара впечатление ужасной пасти, поглотившей несчастную.

Когда она исчезла, послышалось жалобное блеяние – то плакала бедная коза.

Заседание было прервано. Один из советников заметил, что господа судьи устали и что слишком долго ждать окончания пытки. На это председатель ответил, что должностное лицо должно уметь приносить себя в жертву своему долгу.

– Скучная, противная девчонка, с которой приходится возиться на голодный желудок! – заключил один судья-старик.

II. Продолжение рассказа об экю, превратившемся в сухой лист

Поднявшись и спустившись по нескольким ступеням в коридорах, настолько темных, что и днем они освещались лампами, Эсмеральда в сопровождении своей мрачной свиты была введена судейской стражей в комнату зловещего вида. Эта круглая комната помещалась в нижнем этаже одной из толстых башен, вздымающихся еще и в наше время над зданиями, заступившими в современном Париже место старинных построек. В этом подземелье не было окон, не было никаких отверстий, кроме низкой, окованной железом двери. Темно, однако, здесь не было. В толстой стене была выложена печь, в которой пылал яркий огонь, наполнявший подземелье своим багровым отблеском и лишавший всякого значения жалкую сальную свечу, горевшую в углу. От железной решетки, закрывавшей печь, поднятой в это время над пылающим отверстием, на темной стене выступал ряд темных, острых, редких зубьев, что придавало печи вид сказочного дракона, изрыгающего пламя. При свете печи узница увидела в комнате различные ужасные орудия, назначение которых ей было непонятно. Посредине, почти на полу, находился кожаный матрац, над которым висел ремень с пряжками, прикрепленный к медному кольцу, соединенному с таким же кольцом огромных размеров, вделанным в свод потолка. Тиски, клещи, огромные полосы железа наполняли внутренность печи и накалялись, брошенные в беспорядке на горящие угли. Кровавый свет горна освещал в подземелье массу ужасных вещей.

Этот ад назывался допросной камерой.