Собор Парижской Богоматери

Сам Гренгуар был недалек от того, чтобы найти все это ужасным и правдоподобным.

– Женщина Фалурдель, вы не имеете ничего больше сообщить правосудию? – величественно спросил председатель.

– Нет, разве только то, что в протоколе мой дом назвали покосившейся, вонючей лачугой, а это обидно! – заявила старуха. – Все дома на мосту не бог весть какие, потому что битком набиты людьми. А все же мясники не перестают селиться там, хотя это люди богатые и жены у них – красивые, порядочные женщины.

Прокурор, в котором Гренгуар нашел сходство с крокодилом, поднялся.

– Замолчите, – сказал он. – Прошу господ судей не терять из виду, что на обвиняемой нашли кинжал. Женщина Фалурдель, принесли ли вы с собой сухой лист, в который превратился экю, данный вам демоном?

– Да, милостивый государь, я его нашла. Вот он.

Судебный пристав передал засохший лист «крокодилу», который зловеще кивнул головой и передал лист председателю, тот препроводил его прокурору церковного суда, и лист обошел весь зал.

– Это березовый лист, – сказал мэтр Жак Шармолю. – Новое доказательство колдовства.

– Свидетельница, – заговорил один из советников, – к вам вошли два человека – человек в черном, который потом исчез и поплыл по Сене в одежде монаха, и еще офицер. Который из двоих вам дал экю?

Старуха с минуту подумала и сказала:

– Офицер.

В толпе пробежал шепот.

«А, – подумал Гренгуар, – это показание поколебало мое убеждение».

Между тем снова вмешался мэтр Филипп Лёлье, королевский прокурор:

– Напомню господам, что в своем показании, записанном у его изголовья, убитый офицер заявил, что в ту минуту, когда к нему подошел человек в черном, у него мелькнула мысль, не мрачный ли это монах. Этот человек уговаривал его сойтись с обвиняемой и на замечание, что у него, капитана, нет денег, дал ему экю, которым офицер заплатил Фалурдель. Стало быть, это экю – бесовская монета.

Это заключительное слово, по-видимому, рассеяло все сомнения Гренгуара и других скептиков из числа слушателей.

– У вас, господа, в руках обвинительный акт, – прибавил королевский прокурор, садясь, – вы можете найти в нем подтверждение показания Феба де Шатопера.

При этом имени подсудимая встала. Показалась ее голова. Гренгуар, к своему ужасу, узнал Эсмеральду.

Она была бледна. Волосы, прежде так изящно заплетенные и украшенные монетами, падали в беспорядке, губы посинели, ввалившиеся глаза смотрели страшно.

– Феб? – повторила она как бы в забытьи. – Где он? О господа! Прежде чем убить меня, сжальтесь, скажите, жив ли он еще!

– Замолчи, женщина, – сказал председатель. – Это не наше дело.

– Ради бога, скажите, жив ли он? – продолжала она, сжимая свои прелестные исхудалые руки. При этом послышался звон цепей.

– Он умирает, – сухо сказал королевский прокурор. – Довольно ли с тебя этого?

Бедняжка упала на скамейку, без голоса, без слез, бледная, как восковая статуя.

Председатель нагнулся к человеку в расшитой золотом шапке и черном платье, с цепью на шее и жезлом в руке, сидевшему у его ног:

– Пристав, введите вторую подсудимую.

Все взоры обратились к отворившейся дверце, и в нее вошла хорошенькая козочка с золочеными рожками и копытцами. Гренгуар задрожал. Грациозное животное на минуту остановилось на пороге, вытягивая шею вперед, как будто, стоя на скале, увидело перед собой необъятный горизонт. Вдруг она заметила цыганку и, перескочив через стол и голову одного из писцов, в два прыжка очутилась возле нее. Тут она грациозно стала ластиться у ног своей госпожи, выпрашивая слово или ласку. Но подсудимая сидела неподвижно, и на долю бедной Джали не выпало даже ни одного взгляда.

– Ах, да ведь это та самая противная коза! – воскликнула Фалурдель. – Теперь я узнаю их обеих.

Жак Шармолю заговорил:

– Если угодно, господа, мы приступим к допросу козы.

Действительно, коза оказалась второй подсудимой. В те времена обвинение животного в колдовстве было делом обыкновенным. Так, в отчетах судопроизводства за 1466 год содержатся, между прочим, интересные подробности о стоимости процесса Жилье-Сулара и его свиньи, казненных за их проступки в Карбэйле. Здесь есть все: и стоимость ямы для закапывания свиньи, и пятьсот вязанок хвороста из Морсанского порта, и три пинты вина и хлеба – последний обед осужденного, который он по-братски разделил со своим палачом, – и наконец, издержки на охрану и корм свиньи в продолжение одиннадцати дней, по восьми парижских денье в день. Иногда заходили еще дальше. Так, по капитуляриям Карла Великого и [Людовика Благочестивого] налагаются ужасные кары на огненные призраки, осмеливающиеся появляться в воздухе.

Между тем прокурор духовного суда воскликнул:

– Если злой дух, который вселился в эту козу и который не поддается никаким увещеваниям, будет продолжать упорствовать в своих кознях, – если он ужаснет ими суд, то мы предупреждаем его, что мы будем вынуждены прибегнуть против него к виселице или к костру.

У Гренгуара выступил холодный пот. Шармолю взял со стола бубен цыганки и подал его особенным образом козе, спрашивая ее:

– Который час?