Собор Парижской Богоматери

По мнению Гренгуара, Эсмеральда безобидное, прелестное существо. Она хорошенькая, когда не делает своей особенной гримаски, наивная, страстная, совершенно не знающая жизни и всем увлекающаяся, не понимает еще различия между мужчиной и женщиной. Это совершенное дитя природы, до страсти любящее пляску, шум, жизнь под открытым небом, – нечто вроде женщины-пчелы, с невидимыми крыльями на ногах, живущей в постоянном вихре. Она обязана этими свойствами той бродячей жизни, которую вечно вела. Гренгуару удалось узнать, что еще в детстве она исходила всю Испанию, Каталонию и Сицилию; кажется, даже побывала со своим цыганским табором в царстве Алжирском, находящемся в Ахайи, которая, как известно, с одной стороны граничит с Малой Албанией и Грецией, а с другой – с Сицилийским морем, по которому лежит путь в Константинополь. Цыгане, по словам Гренгуара, оказывались подданными алжирского короля, как главы всех белых мавров. Достоверно только то, что Эсмеральда еще в очень юном возрасте пришла во Францию из Венгрии. Во всех этих странах молодая девушка усвоила отрывки странных наречий, песен и понятий, и поэтому ее речь так же пестра, как ее полуафриканский, полупарижский наряд. Жители кварталов, которые она посещает, любят ее за ее веселость, грацию, живость, пляски и песни. Она считает, что во всем городе ее ненавидят только два лица, о которых она часто говорит с ужасом: затворница Роландовой башни, неизвестно за что ненавидящая цыганок и проклинающая Эсмеральду каждый раз, как та проходит мимо окошечка ее кельи, и какой-то священник, который никогда не проходит мимо, не бросив ей взгляда или слова, которые пугают ее. Последнее обстоятельство весьма смутило архидьякона. Но Гренгуар не обратил особенного внимания на его смущение. Двух месяцев оказалось совершенно достаточно, чтобы заставить легкомысленного поэта забыть странные подробности того вечера, когда он встретился с цыганкой, и о той роли, которую при этом играл архидьякон. Вообще маленькая танцовщица ничего не боится, она не гадает, а следовательно, ей нечего опасаться преследований за колдовство, которым часто подвергаются цыганки. К тому же Гренгуар постоянно находится при ней, если не в качестве мужа, то, по крайней мере, брата. Вообще философ, по-видимому, переносил очень терпеливо свой платонический брак. Все же он имел кров и кусок хлеба. Каждое утро он выходил из квартала нищих, чаще всего вместе с цыганкой, и помогал ей собирать на перекрестках мелкие монеты. Вечером они вместе возвращались под общую кровлю. Эсмеральда запиралась в своей каморке, а он засыпал сном праведника. Гренгуар находил такое существование очень приятным и располагающим к мечтательности. Философ в душе не был уверен в том, что он без ума влюблен в цыганку. Он, кажется, любил козу не меньше ее хозяйки. То было прелестное, кроткое, умное животное – ученая коза. В Средние века подобные ученые животные, возбуждавшие всеобщее удивление и часто доводившие своих хозяев до костра, не были редкостью. Между тем колдовство козочки с золочеными копытцами было самого невинного свойства. Гренгуар разоблачил ее фокусы архидьякону, которого эти подробности, по-видимому, чрезвычайно интересовали. В большинстве случаев достаточно было протянуть бубен тем или иным образом, чтобы она произвела желаемое колдовство. Научила ее этому цыганка, обладавшая в этом отношении таким талантом, что ей достаточно было двух месяцев, чтобы выучить козу складывать из передвижных букв слово «Феб».

– «Феб», – сказал священник. – Почему «Феб»?

– Не знаю, – отвечал Гренгуар. – Может быть, цыганка приписывает этому слову какое-нибудь особенное, таинственное свойство. Часто, думая, что ее никто не слышит, она повторяет его вполголоса.

– Уверены ли вы, что это слово, а не имя? – спросил Клод, сопровождая свой вопрос проницательным взглядом.

– Чье имя? – сказал поэт.

– Почем я знаю, – ответил священник.

– Знаете, что я думаю, мессир? Цыгане в некотором роде огнепоклонники и обожают солнце. Вот откуда взялось «Феб».

– Мне это не кажется таким ясным, как вам, мэтр Пьер.

– В сущности, это меня не касается. Пусть себе бормочет своего «Феба» на здоровье! Одно я знаю, что Джали любит меня уже почти не меньше, чем ее.

– Кто это Джали?

– Коза.

Архидьякон взялся рукой за подбородок и на минуту задумался. Вдруг он порывисто обратился к Гренгуару:

– И ты клянешься мне, что ты не прикасался к ней?

– К кому? – спросил Гренгуар. – К козе?

– Нет, к этой женщине?

– К моей жене? Клянусь!

– А ты часто бываешь наедине с ней?

– Каждый вечер с добрый час.

Клод нахмурился.

– Ого! Solus cum sola non cogitabuntur orare Pater noster[90].

– Клянусь честью, я мог бы прочесть при ней и Pater, и Ave Maria, и Credo in deum patrem omnipotentem[91], и она обратила бы на меня внимания не больше, чем курица на церковь. – Поклянись мне утробой своей матери, что ты не прикасался к этой твари кончиком пальца! – горячо повторил архидьякон.

– Я мог бы поклясться также и головой моего отца, а это не меньше. Но, почтенный учитель, позвольте и мне предложить вам один вопрос.