Во-первых, нам стоит признать, что мы все же сумели удовлетворительно описать христианское прощение как сложную адаптацию, проявляющую себя в самых разных контекстах. Чуткость к ситуации – вот ключ для понимания природы христианского прощения. Стоит пренебречь обстановкой – и смысл превратится в бессмыслицу. Как могут христиане проповедовать прощение, когда сами то и дело осуждают поведение других? Как они могут проповедовать следование Золотому правилу этики, когда сами ведут войны? Должен ли настоящий христианин прощать того, кто совершил ужасное преступление и остался безнаказанным? Одной из форм ада для меня бы стала вечность в запертой комнате с людьми, которые снова и снова, будто бы в первый раз, твердят эти фразы. Эти реплики выставляют религию глупой – когда на самом деле глуп тот, кто их произносит, поскольку он не может ухватить всю сложность, которую должна иметь религия, чтобы служить своим последователям. Большая часть того, что написано о религии, устаревает в тот же миг, как только мы отдаем должное ее сложной адаптивной природе.
Впрочем, сказав об этом, мы все же должны признать, что экзальтированные представления о христианстве также необходимо поумерить. Христианство, да и другие религии, не оправдывают ожиданий, если испытать их по наивысшему стандарту всеобщего братства. Они всего лишь повышают приспособленность групп к местным условиям жизни. Когда религии поднимают людей из бедности и отчаяния, они заслуживают нашего высочайшего восхищения. Когда они становятся движущими силами захвата и агрессии, верующие их по-прежнему прославляют – но люди со стороны, видящие, что агрессоры являются частью более крупной группы, могут по праву осудить религии за аморальность. Возможно, ко всеобщему братству можно прийти через религию или другую социальную организацию, но это остается вопросом будущего.
Для меня провал религии в достижении состояния всеобщего братства сродни неспособности птиц преодолевать звуковой барьер. Представьте, что вы нашли птицу с подбитым крылом. Вылечите его – и птица сможет летать быстрее. А теперь представьте себе, что вы нашли совершенно здоровую птицу. Благодаря естественному отбору она прекрасно сложена и способна мчаться по небу со скоростью в сто двенадцать километров в час. Однако вы хотите помочь ей летать быстрее. В этом случае ваша задача намного сложнее, чем лечение подбитого крыла. Вам придется совершить дизайнерский прорыв, исправив упущения естественного отбора. Вероятно, такой прорыв и возможен, но умений и знаний для него нужно больше, чем для лечения сломанного крыла.
Способность группы действовать адаптивно, как полет у птиц – это замечательная и сложная адаптация. Она замечательна в масштабе групп, где каждый знает каждого, и даже еще более замечательна в масштабе крупных современных обществ. Когда мы критикуем религию или другую социальную систему за неспособность действовать лучше или расширять охват своей морали, в глубине души мы часто допускаем, что эта проблема – как сломанное крыло – имеет легкое решение. Вот относились бы христиане к прощению не так лицемерно – и было бы все прекрасно в христианском обществе! Я предполагаю, что такая манера мышления, при всех ее благих намерениях, неверна и в конечном итоге ничего не дает. Возможно, для того чтобы повысить приспособленность общества, придется оценить уже имеющуюся адаптивную сложность, и точка зрения эволюционистов может внести вклад в понимание этого факта.
Я не вправе приписывать эволюционистской позиции слишком большие заслуги, поскольку Пейджелс (Pagels 1995) и ее коллеги, даже не прошептав слова «эволюция», уже постигли функциональную и локально адаптированную природу Евангелий. Многие эволюционные биологи совершили ошибку, отвергнув идею группового отбора, а по крайней мере одна ветвь религиоведения поступила правильно. И все же, по большому счету, мы можем с нетерпением ждать появления единой теории человеческого поведения, которая берет свое начало в эволюции, с одной стороны, и предлагает удовлетворительное объяснение религии – с другой.