Собор Дарвина. Как религия собирает людей вместе, помогает выжить и при чем здесь наука и животные

Ярко выраженный эгалитаризм, объединяющий сообщество охотников-собирателей, создает основу и для общества нуэров. И поддерживается он насилием. Главнейшая добродетель мужчины-нуэра – защита своей чести и чести своей группы, а группа определяется весьма гибко, по ситуации (вспомните идею групп, образованных по характерной черте; о ней мы говорили в главе 1). Возмездие у нуэров поистине священно. Однако их взрывоопасная вспыльчивость, способная мгновенно привести к вспышке насилия, требует противовеса, и таким противовесом служит «вождь в леопардовой шкуре» – человек, играющий жизненно важную роль в разрешении конфликтов без чьей-либо смерти. Когда защита чести оборачивается убийством, убийца может получить убежище в доме «вождя в леопардовой шкуре». На протяжении недель и месяцев тот ведет переговоры, пытаясь уладить конфликт и сделать так, чтобы вместо ответного убийства за смерть убитого расплатились скотом. Переговоры – дело тонкое: никто – ни человек, ни группа – не хочет заслужить репутацию людей, не умеющих в полной мере защитить свою честь. Тем не менее за самонадеянностью и дерзостью скрыто желание вести переговоры – пока у сторон конфликта есть причины ладить в повседневной жизни. Убийства в рамках одной совместной единицы улаживаются довольно быстро. Но убийцу из отдаленной группы, возможно, никогда не простят до конца, даже после расплаты скотом. А если убийца из другого племени, вопрос о выплате компенсации не стоит: единственное решение – жестокое возмездие.

До сих пор я описывал «вождя в леопардовой шкуре» и его функции в обществе нуэров исключительно в мирских терминах. Однако вождь, помимо того – особа священная, иначе он просто бы не смог выполнять свои светские функции. У него нет действительной власти, его даже выбирают из незначительного клана, чтобы он мог, ведя переговоры с более сильными кланами, быть беспристрастным. Кроме уважения к священной должности, нет ничего, что могло бы не дать родственнику жертвы ворваться в жилище «вождя в леопардовой шкуре» и убить убийцу. Эванс-Притчард описывает «вождя в леопардовой шкуре» как «священную персону без политической власти» (Evans-Pritchard 1940, 5). Вспомним: в главе 4 мы говорили о том, что балийцы сочетали трезвое знание о практической стороне своей религии с «переполняющей душу верой» в ее сакральный аспект. Примерно так же нуэры могут объяснять функции вождя в совершенно прагматических терминах: «Мы схватили их и дали им леопардовые шкуры, и сделали их нашими вождями, чтобы они вели разговоры о жертвах за убийство» (Evans-Pritchard, 173) – и, однако, искренне оказывать вождям уважение, подразумеваемое в слове «священный». Эванс-Притчард мог в чем-то не соглашаться с Дюркгеймом, но здесь перед нами, несомненно, яркое подтверждение слов Дюркгейма: «Общественная жизнь возможна лишь благодаря обширному символизму».

Сложно сказать, чувствуют ли когда-нибудь нуэры «радость истинного прощения» в своих попытках разрешать конфликты. А вот у черногорцев, одного из последних клановых обществ Европы, есть даже церемония прощения; о ней упоминает в их бытописании Бём (Boehm 1984, 133–134). О самой церемонии один ее участник поведал Мэри Дарем, «храброй и сильной духом англичанке», написавшей книгу о Балканах по впечатлениям от своих путешествий в 1920-х годах (Durham 1928). Я приведу повествование полностью: оно высвечивает ряд тем, которые мы пытаемся включить в нашу теоретическую основу. Замечания в скобках, призванные прояснить изложение, добавила сама Мэри Дарем, а в квадратных скобках я внес несколько своих; даты приведены по юлианскому календарю.