Собор

Не говоря ни слова, Монферран вытащил кошелек и небрежным движением швырнул его на снег. Один из грабителей тут же его поднял и, растопырив в улыбке черную круглую бороду, воскликнул:

— Вот люблю людей добрых, нежадных… Надо полагать, вашей милости и шубы для бедняков жалко не будет? Снимите, сделайте милость! Или вам помочь?

— А вот это уже черта с два!

Теперь Огюст не смог, да и не захотел подавить порыв ярости. Одним быстрым и точным движением от взметнул вверх свою трость, и набалдашник ее опустился на голову бородатому верзиле. Тот, вскрикнув, опрокинулся в снег; другой попытался схватить архитектора за руку, но получил в свою очередь удар по шее и тоже упал.

Двое оставшихся грабителей в растерянности отскочили, и Монферран, ринувшись вперед, выскочил из их круга и бросился к дому.

— Держи его! — заорал кто-то сзади.

Пожалуй, Огюст ушел бы от них: злость придала ему сил, но, пробежав шагов сорок, он оступился и с разбега упал на одно колено. Он успел подняться, успел увидеть, как его обгоняет один из грабителей, успел вскинуть трость, чтобы вновь очистить себе дорогу, но тут сзади на голову ему обрушился тяжелый удар, и он, пошатнувшись, упал грудью на решетку набережной.

Когда он обернулся, новый удар, направленный прямо в лицо, швырнул его на колени. В ушах архитектора раздался пронзительный звон, а в голове промелькнуло несколько сумбурных мыслей: «Ну надо же было схватиться с четырьмя сразу!.. Вот дурак! Снял бы шубу и все тут… А теперь они тебя изувечат, а то и убьют. О, господи, и ведь дом вот он, рядом!..»

— Ну что, будет с тебя или, может, прибавить на чаек? — раздался над его головой голос чернобородого. — Сымай шубейку, не то я тебя сейчас снег есть заставлю!

Монферран поднял голову, рукавом вытер струйку крови у себя на лице и, переведя дыхание, спокойно проговорил:

— А иди ты…

Дальнейший заряд виртуозной мужицкой брани заставил бородатого отшатнуться, затем он выругался в ответ, хотя и не с таким смаком, и бешено замахнулся.

Спустя минуту Огюст очнулся и почувствовал, что лежит лицом вниз на обжигающе холодном снегу. На нем не было уже ни шубы, ни шапки, ни даже рукавиц. Чей-то простужено-тонкий голос пропищал:

— Яш, а как же теперя-то? А ну, как ты его вовсе, до смерти?..

— Поделом ему! — отозвался голос чернобородого. — Ишь ты, драться начал, да еще этаким матюгом меня отчестил… Пошли-ка, братцы, покуда нелегкая не принесла городового!. Хорошо, что метель дворников по каморкам загнала, не то давно бы уж какой выскочил — мы вон от моста куда забежали!

Потом Огюст долго пытался вспомнить, как он ухитрился встать на ноги. Боли он в эти минуты не чувствовал, но холод сразу свел судорогой все тело. Ему казалось, что к ногам привешены тяжеленные гири.

«Куда сейчас? — подумал архитектор, судорожно цепляясь за решетку и одновременно пытаясь отворотом фрака прикрыть грудь. — Свернуть к ближайшему дому, к особняку Ланских? А если там спят и сразу не откроют?.. Я и пяти минут так не выдержу… Дома меня ждут, дворник отворит сразу, даже если уже и запер… Тут недалеко… Только бы не упасть снова!»

— Август Августович! — раздался рядом отчаянный крик Алексея, и свет высоко поднятого фонаря упал на припавшую к решетке фигуру. — Август Августович! Господи Иисусе…

— Не причитай! — сквозь сжатые зубы выдавил Монферран. — Могло быть хуже… Дай руку, пожалуйста…

Появление управляющего сразу привело его в чувство: он понял, что теперь все обошлось… Между тем Алеша поставил фонарь на снег, в мгновение ока стащил с себя полушубок и шапку, надел то и другое на своего хозяина и, подхватив его под руку, потащил к дому.

— Только не буди хозяйку! — прошептал Огюст, падая в вестибюле на стул. — Только ей не говори… Воды принеси мне поскорее!

Он не знал, что десять минут назад Элиза, в который раз подойдя к окну и всматриваясь в метельную мглу, сказала Алексею:

— Алеша, прошу тебя, скажи-ка дворнику, чтоб вышел встретить хозяина… Что-то мне беспокойно! Снег, ветер, фонари почти не горят!

Дворника Алексей посылать не стал, вышел на набережную сам, и выходит, вовремя вышел…

На следующий день Монферран пошел с утра на строительство, и ему казалось даже, что он чувствует себя вполне сносно (кровоподтеки на лице удалось запудрить, а нос, как ни странно, совсем не распух), но к вечеру он вернулся домой в сильной лихорадке, ночью у него начался жар, а утром Деламье сурово объявил:

— Не исключено воспаление легких, хотя, может быть, и обойдется. Извольте сидеть дома и с постели не вставать, мсье!

Огюст был раздосадован таким приговором: у него было слишком много дел, но пришлось покориться обстоятельствам. Правда, лежать он не мог, ему становилось только хуже. Он попытался работать, но не смог из-за мучительной головной боли. И архитектор, в душе проклиная всю грабительскую братию, целый день без толку прослонялся по дому, не в силах даже закончить недавно начатые и отложенные каталог и описание своей коллекции греческих и римских камей.