Собор

— Это уже слишком! — воскликнул он. — Вам захотелось, и вы ни у кого не стали спрашивать! И почему пропуск был взят не у меня? И подумали ли вы, мадам, какие у меня могут быть неприятности? Если какой-нибудь чиновник из Комиссии построения увидит вас здесь, на лесах, с меня просто голову снимут, черт возьми! Извольте немедленно спуститься! Сию же минуту!

Ирина Николаевна пожала плечами…

— Сию минуту не могу, мсье, я очень устала, пока карабкалась сюда. Думала, вы мне предложите сесть, по крайней мере.

— Простите, на что? — резко спросил Огюст, обводя рукой узкую полоску деревянного настила, вплотную прижатую к круто выгнутым железным ребрам купола.

И она тут же уселась на толстую межреберную перемычку, небрежно расправив платье, и, уже усевшись, лукаво глянув на архитектора снизу вверх, спросила невинным голосом:

— Она выдержит?

Монферран махнул рукой:

— Я надеюсь, она может выдержать больше.

— Ну и слава богу! И неужто вы боитесь, что ваши чиновники сюда заберутся? По-моему, им и смотреть-то сюда страшно.

— Я никого не боюсь, мадам, — нахмурившись, проговорил Огюст.

Ему было стыдно за свою вспышку, но он продолжал сердиться на неслыханную бесцеремонность Ирины Николаевны.

— А раз не боитесь, то отчего же стали браниться? Я понимаю, мое поведение шокирует, — голос ее немного потух, она покачала головою, будто представила, как со стороны могла выглядеть ее выходка, — но… понимаете, я не хотела бы казаться не тем, что я есть.

— А что вы такое мадам? — неожиданно для себя спросил архитектор и присел на ту же перемычку, рядом с Ириной Николаевной, почти касаясь ее платья (мысленно он объяснил это тем, что она могла покачнуться на «жердочке», провалиться, и он должен был ее поддержать в случае опасности). — Кто вы такая, в самом деле? Чем вы сами себе объясняете все, что изволите вытворять, а?

Их глаза встретились. И Огюст вместо ожидаемого игриво-наивного взгляда увидел совсем другой: глубокий, усталый, почти горький.

— Я — человек, и ничего больше, — спокойно сказала она. — Господь дал мне довольно ума, но, как видно, мало здравого смысла. Я пришла в мир, чтобы радоваться, и увидела океан скорбей. Моя душа способна к состраданию, а к скорби нет… И я ищу радость на земле не потому, что не верю в небесное воздаяние, а потому что не могу творить добро даже себе самой, не радуясь. Мои смешные и глупые выходки не от пустоты, а от переполненности, от искренности, а не от лжи. Поэтому, если я кажусь вам дерзкой, надменной, инфантильной или просто нелепой, простите… и я тоже прощу вам это заблуждение. Но если я кажусь вам дурочкой…

— Нет, нет! — поспешно возразил архитектор. — Что вы, помилуйте!

И, покраснев, будто мальчик, он замолчал.

Ирина Николаевна смотрела на раскинувшуюся внизу площадь с необычайным любопытством, жадно, будто это было совсем незнакомое место. Потом ее взгляд скользнул дальше, окидывая город, расчерченный ровными улицами, украшенный золотыми кущами садов, подернутый легчайшей, прозрачнейшей дымкой теплого осеннего дня.

— Странно… — прошептала молодая женщина. — Мне случалось подниматься на склоны Альп, Пиренеев… Я видела мир с высоты куда большей, чем эта. Но все было не то, не так… А тут я будто лечу над городом! Как счастливы вы, мсье Монферран: вы каждый день сюда поднимаетесь!

— Да, и не один раз за день, — отвечал он, усмехаясь. — Но только мне некогда смотреть вдаль. Я сегодня, может быть, впервые вот так долго сижу тут без дела. Я ведь рабочий, каменщик, если хотите.

— Я знаю, — встрепенулась госпожа Суворова. — Знаете… Хотите я скажу, отчего полезла сюда? Я снизу увидела, как вы кому-то отдаете распоряжения, как потом поднимаетесь выше. Это вызвало во мне такую зависть… Вы были так хороши, когда стояли над бездной, указывая на что-то, потом взмахнули рукой, повернулись, и солнце вас осветило! Я подумала, что вы похожи на греческое божество или древнего созидательного духа… И вы, такой маленький на этой громадине собора, а между тем, не будь вас, его бы тоже не было!

Огюст улыбнулся.

— Да… Только вы видели, сколько людей его строит вместе со мною? Сейчас здесь, на строительстве, две тысячи человек. А сколько строителей здесь умерло, погибло!.. Вот если бы я мог, создав собор силой моей мысли, тут же его и выстроить, воплотить… ну пускай не тут же, пускай так же долго, но не заставляя надрываться других людей, мне было бы хорошо и спокойно! Люди не духи, мадам, созидание им обходится дорого, очень дорого. И… О, простите!. Ярослав Кузьмич, кой черт вы туда тащите заклепки?! Там уже все сделано! Или вы ослепли, или оглохли, или что с вами произошло?! На запад, живо, да не волоките ящик один, слышите, он три пуда весит! Надорвешься, злодей, я тебе пенсиона хлопотать не буду!!!

Последнюю тираду архитектор прокричал по-русски, свесившись между ребрами купола в провал, где сквозь переплетение чугунных лестниц и железных конструкций виднелся нижний деревянный настил, откуда доносился непрерывный гул молотов и кувалд и хриплый лязг пил.