Собор

— Пф, пф! — вскричал, едва не выронив карты, гренадерский полковник, подвижный, краснолицый толстяк. — Да вы что же господа, не слыхали, что ли, что этот господин весьма ловкий пройдоха? Он во Франции еще государю нашему альбомчик своих проектов преподнес да своей лестью сумел ему, видно, запомниться… И здесь он сразу же стал при дворе себе поддержку искать и сыскал…

— Простите меня, граф Аркадий Андреевич, — сухо возразил полковнику Кочубей, — но слова ваши лишены смысла. Разве ж только пройдохи делают подарки императорам, и разве такой подарок да еще бог весть когда сделанный, мог обеспечить господину Монферрану любовь и даже внимание императора, ежели он и подарков получает немало, и лести слышит предостаточно ежедневно? Ну, а связей у господина Монферрана при дворе не было, да и нет. Я уж знаю это хорошо, я ведь сам при дворе, да не первый год. Нет, что хотите, а мне он нравится. Он гениален, оттого-то его Бетанкур и выделил, он видит это.

— Согласна с вами, князь Василий! — поддержала родственника Наталья Кирилловна. — Я вот приобрела альбом, изданный сим архитектором, с описанием и рисунками будущего собора. Диво да и только! Это в тридцать лет такое придумать! Боже мой! Говорят, он альбом этот издал в долг, разорился на нем. Ты бы князюшка Васильюшка, ему побыстрее за особняк-то расчет выдал…

— Ну, прежде, чем закончит, как я могу?. — поднял брови Кочубей.

— А я тут встретил вчера господина Оленина, президента Академии художеств, — подавая взятку Загряжской заметил Карамзин — Мы как раз много говорили о проекте Исаакиевского собора, о господине Монферране… Ох, Алексей Николаевич и не любит его… Ох и не любит… Такого наговорил мне… Я, признаться, удивился…

— И что он вам сказал? — поинтересовался Лобанов-Ростовский. Писатель усмехнулся. Его выразительное лицо на миг сделалось жестким, но тут же смягчилось.

— Да ведь он все по обществу измеряет, — проговорил Николай Михайлович. — У него, хоть он и умница, и учен, и способностями обладает немалыми, свое мнение всегда как-то исподволь от общественного проистекает, да не от того общественного, которое мы вот с Петром Андреевичем каждый на свои лад сделать стараемся а от того, что из салонов течет, из самых изысканных… Он свое мнение высказывает обыкновенно тогда, когда оно ему безопасно кажется. А тут, видите ли, больно уж неожиданный и яркий случай попался — новый гении на голову упал! Да еще какой то своевольный, да еще иностранец, а у нас сделалось модно иностранцев ругать… Впрочем, президент Академии не удаляется от мнения своих академиков, а большинство из них, как я слышал, сомневаются в талантах господина Монферрана.

— От зависти что ли? — резко спросил Кочубеи.

— Почем же мне, к ним не имеющему отношения, знать, кто и почему? — развел руками Карамзин. — Говорят, проект для молодого такого (а они его молодым именуют, хоть ему и за тридцать уже) слишком смел. И потом, альбом он издать-то издал да без чертежей ну, по нему и не видно, как рассчитано здание, фундамент, стены. Сомнения вызывает. Так мне господин Оленин сказал.

— Да ведь у нас издательства чертежей не публикуют! — воскликнул Вяземский.

— Ну да, так вот и получилось, что вышли одни картинки.

— Но какие! — Загряжская хлопнула последней картой по карте Карамзина, как всегда первой выйдя из игры. — Какие картинки… Какая мысль… Ах, что за скучные люди эти академики! Неужто они свободы в мыслях не терпят?

— Осторожно, Наталья Кирилловна! — усмехнулся Петр Андреевич. — Так вы и до свободомыслия договоритесь!

— А кого мне бояться? — повела плечом достойная дама. — Ежели только заподозрят меня в связи с каким-либо тайным обществом… Их, говорят, много теперь завелось. Все от французов набрались идей!

— Свое бы лучше знали, чем в чужие идеи поигрывали! — морщась, бросил Карамзин и тоже сдал карты. — Революционеры… Ну кому в России нужна революция, милостивые государи?

— Тем же, кому и во Франции! — вспыхнув, воскликнул Вяземский. — Народу, во-первых; передовым и свободомыслящим людям, во-вторых! И самой России, России, Николай Михайлович, хоть вы и видите для нее рай в умилительных сельских идиллиях!

Карамзин ответил молодому человеку взглядом, в котором недоумение смешалось с сожалением, и ничего не сказал.

— Вы мне не отвечаете? — поправляя очки, с вызовом проговорил Петр Андреевич.

— Ответил бы, голубчик мой, — грустно сказал Карамзин, — если бы вы, во-первых, не вывернули все наизнанку: не поставили бы Россию на последнее место, передовых людей — на второе, а народ — на первое… А во-вторых, если бы верил, что ваши убеждения суть ваши и вы за них отвечаете, как я за мои… Но спорить с вами не буду, потому как надобности в том не вижу.

Вяземский открыл было рот, чтобы ответить что-то язвительное и злое, но Загряжская движением руки велела ему молчать.