Собор

— Не надо бы! — Огюст махнул рукой и без приглашения сел, вернее, упал на стул. — Какое еще вино: я чуть не сутки на ногах, голова и так почти не работает…

— Что-нибудь случилось? — спросил Штакеншнейдер, привставая в кресле, но не решаясь встать и уступить его учителю: Монферран всегда подшучивал над его щепетильностью.

— Вчера ведь опять вода поднялась выше всякого безобразия, — морщась, сказал Огюст. — Меня с собрания из Академии вытащили. И слава богу, а то там, как водится, уже с дел на болтовню переходить начали… Оказалось, на строительстве в подвальных галереях вода появилась. И много! Я чуть с ума не сошел: откуда ей взяться? Все было рассчитано, никогда такого не случалось прежде, а уж строим, сами знаете, сколько… Всю ночь, как крыса, по подвалу бегал, искал, откуда течет? А утром сообразил наружу выйти. И так ругался, что едва мрамор со стен не посыпался… Какой-то болван догадался как раз со стороны Мойки колодец сажени в три вырыть, да под самой стеной! Объяснили: дескать мусор вывезти не смогли, боялись оставлять, решили зарыть тут же, да вот-де не успели. А наводнение успело! Спрашиваю: кто отдал такое распоряжение? Молчат мастера, мерзавцы! А рабочие их боятся и тоже молчат… Все равно ведь узнаю, и мало ему, дураку проклятому, не будет! К полудню только сегодня воду откачали, а мне уже к заказчику ехать. Только-только домой забежал пообедать. Я ведь теперь переехал к строительству вплотную. Из окон его вижу.

— Вы дом купили? — обрадованно спросил Андрей Иванович, глазами указывая вошедшему слуге, куда поставить жирандоль [58]и поднос с вином и бокалами.

— Я думал, вы знаете, — улыбнулся Огюст. — Впрочем, откуда же, почти не видимся… Да, купил наконец. Маленький такой особнячок двухэтажный, на набережной Мойки. Вдова одна продала, недорого. Дом ведь старый, его еще перестраивать придется. А у меня теперь хоть денег и много (государь мне за колонну кроме Владимира 3-й степени целых сто тысяч пожаловал — деньги невиданные), но лишних тратить тоже не хочу: у меня мечта давняя — хочу собрать себе коллекцию античной скульптуры, камней…

— А супруге вашей дом понравился новый? — спросил молодой человек.

— Больше, чем мне! — рассмеялся Монферран. — На тебя, говорит, похож. Я было обиделся: «Потому что маленький, да?» А она: «Нет. Чистый, гордый, на других не похож и уверен в себе…» Мне, говорит, в нем хорошо будет.

Потом, немного нахмурившись, Огюст добавил:

— Впрочем, ей бы везде показалось хорошо… Прежняя квартира давила нас обоих… Вы ведь знаете, почему.

Андрей Иванович знал и ничего не стал спрашивать.

— Хотите, я распоряжусь чай или кофе? — робко спросил он. — Или давайте-ка поужинаем, пожалуй! Будете?

— Нет, спасибо, — решительно отказался гость. — Вы с дороги, вы и ешьте, а я только чашку чая, если можно. Дома поужинаю. Я ведь зашел-то вас поздравить с новым вашим повышением. Мы ж не виделись с тех пор, как вас избрали академиком! Ну так вот, примите мои поздравления!

И прежде чем смущенный Штакеншнейдер успел как-то среагировать, его учитель стремительно поднялся и, подойдя к креслу, без всяких церемоний обнял и расцеловал молодого человека.

— Ах, Август Августович! — Андрей Иванович вскочил, едва не потеряв при этом очки и ужасно покраснев. — Ах… Да стоило ли… Спасибо!

— Стоило! Стоило! — Синие глаза Огюста улыбались еще ярче и радостнее, чем лицо. — Вы — огромная умница! А еще не хотели уходить из архитекторских помощников, боялись… Это вот вам к случаю. Не обидитесь?

С этими словами он положил перед молодым человеком на столик небольшой рисунок, скромно оправленный в темную рамку.

Штакеншнейдер посмотрел и ахнул. То был он сам в полный рост, облаченный в римскую тогу, и с лавровым венком на голове. Он стоял на высоком античном пьедестале. Хотя, нет, не античном. Пьедестал этот, простой и благородный, был украшен изысканно, торжественно, обрамлен гирляндами, окружен букетами тонких стройных колонн, а вокруг него пышно цвели розы, и лишь один розовый куст не цвел, а осторожно всползал тонкой лозой на белый мрамор постамента, коварно впиваясь в него крохотными острыми шипами.

Рисунок был закончен, прост и при этом так небрежно совершенен, что восхищенный Штакеншнейдер испытал на мгновение жгучий стыд. «Чего стоят все мои тщательно проработанные чертежи, мои роскошные интерьеры рядом с этой изящной шуткой гения?» — подумал он с чувством отчаяния. И тут же: «Он, он пришел меня поздравить! Он, который меня создал… А я… Я забыл его поздравить с открытием монумента на Дворцовой!»

— Август Августович! — выдавил молодой человек, весь пунцовый, прижимая к себе рисунок, словно драгоценную вазу или бокал. — Это… Вы… Я не могу вам выразить… я говорить не умею!

— Строить умеете! — спокойно и радостно воскликнул Монферран.

— Ах, нет, нет! Ну, что я еще такое? Я никогда не буду даже и вполовину, как вы… Я ведь не успел тоже вам сказать… Нет, не то… Я забыл, неблагодарный, вам принести мои поздравления! Ваша колонна… О ней теперь говорит весь Петербург. А будет говорить весь мир!

— Вы думаете?