Собор

На чердаке Джин Корней и Артур Налти лежали, обнявшись, на голых досках и страстно целовались. Джин со стоном перекатилась на спину, и Артур накрыл ее тело своим.

Рори Дивайн снова выглянул из окна северной башни и выпустил последнюю ракету. Толпы народа внизу продолжали петь, и он подхватил песню, чтобы не чувствовать своего одиночества.

Дональд Маллинс стоял на этаж ниже колоколов, ни на что не обращая внимания, ему досаждали лишь гулкие удары колоколов да пронизывающий насквозь холодный ветер. Он достал из кармана тетрадь, исписанную стихами, и начал их перечитывать. Ему припомнились слова Пэда Пирса, обращенные к себе самому, Джозефу Планкетту и Томасу Мак-Донахью, когда они начали восстание в 1916 году: «Даже если мы ничего не сделаем, то хотя бы избавим Ирландию от трех плохих поэтов сразу». Маллинс рассмеялся и вытер глаза. Он швырнул тетрадь, и она полетела вниз в ночную темень.

Сидящий на хорах Лири наблюдал за Меган через прицел винтовки. Он припомнил, что никогда, даже в детстве, никого не бил, и сам поразился этой мысли. Следя за лицом Меган, за ее движениями, он внезапно ощутил, что безумно желает эту женщину.

Брайен Флинн наблюдал за всем, что происходило на алтаре, в большое вогнутое зеркало. До него доносились крики Морин и звуки резких ударов ремня по ее телу, но он пропускал эти звуки мимо ушей, внимательно вслушиваясь в мелодичный перезвон колоколов, визгливый вой волынки, пение и прекрасные густые звуки органа.

Потом я видел старика седого –
Он тщетно сына своего искал.
«Ты не ищи его? – печально я сказал. –
Твой сын единственный пред Богом уж предстал».

Он отвел взгляд от зеркала и прикрыл глаза, прислушиваясь только к далекому колокольному звону. Он вспомнил, что жертвы обычно приносятся на алтарях, и эта мысль не давала ему покоя; видимо, о том же думали и другие в соборе, Морин уж наверняка. Он задумался о двойном смысле жертвоприношения. С одной стороны, подразумеваются посвящение, предложение Богу, благодарение, очищение… Но с другой – выступают таинственность и ужас – боль, утрата, смерть. В любом случае жертвоприношение понимают и как заслуженное наказание жертвы. Время, место и форму для этого особо не выбирают.

Он смелым был, он в Дублине погиб.
Но до конца исполнил долг святой.
Он умер за Ирландию родную,
За флаг зелено-бело-золотой!

Тяжелая печаль охватила Флинна, в памяти поплыли старые воспоминания: Ирландия, Морин, Уайтхорнское аббатство, детство… Он вдруг остро почувствовал, что смертен, ощутил это осязаемо – через покалывание в животе, боль в горле, онемение груди и рук…

Смутный образ смерти заполнил его сознание, он увидел себя обнаженным, лежащим на белом мраморном полу на руках у женщины с длинными, цвета меда, волосами, скрывающими ее лицо, с его губ стекала кровь, пурпурно-красная на мертвенно-белом теле, такая красная и густая, что люди, столпившиеся вокруг, даже удивлялись. Какой-то молодой человек взял его за руку и, опустившись на колени, поцеловал кольцо, но кольцо вдруг соскользнуло с его руки и исчезло, а молодой человек поднялся и пошел прочь недовольный. Женщина, поддерживающая его, мягко сказала: «Все мы прощаем тебя, Брайен». Но от этих слов ему стало еще больнее. Они не дали покоя, потому что он вдруг понял, что недостоин прощения, что не сделал ничего, чтобы изменить ход событий, определенный давным-давно.

Глава 47

Брайен Флинн посмотрел на часы, висевшие на дальней стене церковных хоров. Он взял последний аккорд «Ирландской колыбельной песни» – тихий печальный звук замер в холодном ночном воздухе. Затем нажал клавишу большого колокола, называемого Патриком. Сильные низкие мерные удары заглушили все окрест. Пробило двенадцать раз – наступила полночь. День святого Патрика прошел.

«Самый короткий день года, – подумал Флинн, – хотя это и не день зимнего солнцестояния, но это день, когда я должен умереть. Осталось лишь шесть часов и три долгих минуты нового дня – восемнадцатого марта…»

Тяжелая тишина повисла внутри огромного каменного собора, с улицы в храм просачивался холод, и люди в нем начинали потихоньку замерзать. Четверо заложников, скованные наручниками попарно, урывками дремали на холодном мраморе алтаря.