СОБЛАЗН.ВОРОНОГРАЙ [Василий II Темный]

Особое расположение великой княгини к Юрию Патрикиевичу заметили все, многие в сомнении пребывали: недавно на него опалу наложила, а теперь возьми и посади к себе под бок — с чего бы это? Иные бояре огорчаться начали: не зря ли чурались Юрия Патрикиевича, не чая, что так недолго будет он в опале? Уже без осторожности, а с хмельной уверенностью просчитывали, что вот и слобода у него в Заяузье управляется особо, все доходы — Патрикиевичу, и дворовые места в Кремле многие себе пригрёб, а Софья Витовтовна себе житничный двор поставила на Подоле, а земля всё дорожает и дорожает, а у Патрикиевича-то земли и в Коломенском, и в Ростовском уезде, да ещё в Костромском, да Муромском, не считая сёл и деревень в ближних подмосковных волостях: и на Хотуни, и Ярославке, и Вышгороде.

Всё это Софья Витовтовна, хоть урывками, да очень слышала, но удовольствия это ей не портило. Завистники всегда есть. А Патрикиевич, вот он, рядом, надёжный, заботливый, как муж родной. Руки длинные, такие всё по-хозяйски обладят. К тому же литвин, своя кровь. Отдалила его от себя — не плачется, приблизила — не кичится.

А вон и Юрьевичи ненавистные невдалеке сидят.

Дмитрий Шемяка да Василий Косой с молодой женой Пелагеей, тоже Патрикиевича обсуждают, больше им и поговорить не об чём. Злобу копят, ох, копят!..

— Что невеселы? Аль вина кислы? — крикнула им через стол Софья Витовтовна.

Пирующие от голоса её враз примолкли. Боялись межродственной свары.

— Нет, матушка княгиня, мы всем довольныя, — бойко ответила Пелагея-утиный нос, семя Всеволожское, век бы его не поминать.

Мы, говорит! Заединщики, стало быть! Софья засопела, что было признаком подымающегося гнева. Но шум пира возобновился, и никто её сопенья не услышал. Один Патрикиевич, умница, всё понял, дал знак старшему дружке Басенку сыр резать и перепечу. А младшие дружки принялись их разносить по гостям вместе с платками и полотенцами, шитыми золотной нитью и шёлками.

Юрьевичи на свадьбу явились, желая быть миротворцами между отцом и Василием Васильевичем, их двоюродным братом. Они были, как все, вполпьяна ещё, но уже разогревшиеся и готовые пировать всю ночь напролёт и завтра с утра ещё. Говорили про братцев, что были они не в отца, больше любили богатырствовать за пиршеским столом, нежели на поле брани.

— Погляди-ка, Митрий, на тётушку…

— А что? Дородна, тучна, за русскую красавицу могла бы сойти, даром, что литвинка, — отозвался Шемяка, не зная ещё, куда клонит Василий Косой.

— А кто рядом с ней, он, значит, заместо моего тестя Ивана Дмитрича теперь?

— Стало быть, так. Ну и не торг. А что?

— А я обижаюсь.

— Ха-ха-ха!

— Может, он и в опочивальне заменит его?

— Ха-ха-ха!

Пелагея склонила голову набок, прислушиваясь, о чём так весело говорят братья. Те ей по пьяни охотно разъяснили, что дед её Иван Дмитриевич Всеволожский был любодеем великой княгини, а теперь она, видно, другого завела. На Пелагею от этого, а пуще от мёду пенного, такой напал хохотун, что Софья Витовтовна не захотела боле сдерживаться:

— Что ли, у нас там галки растрещались?

Пелагея смолкла, позабыв на лице кривую неловкую улыбку. Супруг её кинул на Софью Витовтовну хмельные шалые глаза:

— Галки и есть, государыня, из Галича мы.

Софья Витовтовна шутку не приняла:

— А что же батюшка ваш побрезговал нами? Да и Красный Дмитрий тоже?

В расслабленности, в пьяном ли благодушии, но произнёс Василий Косой слова, ставшие для него роковыми:

— А они небось сейчас в Звенигороде с Иваном Дмитриевичем пируют.

Софья Витовтовна замолчала, но взгляд её выказал всё. Значение его поняли не только Юрьевичи, но и великокняжеские бояре.

Однако Патрикиевич был бдителен. Нежно давнув Софью под столом костлявой коленкой, сам уже показывал слугам, чтоб несли главное блюдо пиршества — куря верченого, то есть на вертеле изжаренного, румяного горячего. Большой дружка, всё тот же Басенок внёс в это время на блюде кашу для новобрачных в горшочках, обёрнутых двумя парами соболей. Уставив кашу перед вконец сомлелыми молодыми, Басенок обернул куря скатертью вместе с перепечею и солонкою и понёс в сенник, где всё это от него принял на руки сберегатель сенника.

Хоть и пили, меры позабывши, хоть и копилось что-то эдакое, опасное, будто огонёк меж соломенных стогов бегал, а действо свадебное всё-таки шло своим чередом. И наступила главная его минута. Её-то и ждала Софья Витовтовна. Скорей бы молодых спровадить. Тут-то она и даст себе волю исполнит задуманное. Так Юрьевичей пропечёт, таким позором покроет на все века, что и в Свод занесут, посмеиваясь в бороды, монахи-списатели, и молва из уст в уста потомкам передаст.