– Конечно, сделка есть сделка. – Женс изменил тон на нарочито естественный. – Ты хочешь поймать Наблюдателя, ведь так?
– Я хочу знать, как сделать, чтобы он выбрал именно меня.
– Ну, это просто: дать ему наслаждение. Все живые существа хотят только его. На нашем языке это означает: ты выбираешь именно то, что услаждает твой псином. К несчастью, самое большое наслаждение псином Наблюдателя получит от Веры, я уже говорил.
– Ну хорошо, не спорю.
Моя реплика, по-видимому, его удивила.
– В чем тогда проблема?
– Но это
– И не сможет отвергнуть. – Женс кивнул, улыбаясь, как будто поздравлял меня. – Ты желаешь стать неотвратимой и совершенной. Однако забываешь, дорогая, что он просто сбежит от тебя. В ужасе. Мы не можем видеть свое потаенное желание, не испытывая перед ним ужаса.
У меня был готов ответ на этот аргумент:
– Но вы можете помочь определить точную дозу. Баланс между его желанием и его страхом. То, что он не сможет не выбрать, даже если это его и пугает.
Женса, казалось, забавляло это подобие экзамена. Я сложила руки за спиной, как прилежная ученица.
– Ошибочность твоей идеи заключается в форме, – заметил он. – Каждый псих – это целая вселенная изощренности и изворотливости псинома, а Наблюдатель в определенном смысле – один из самых изворотливых. Гений наслаждения. Он обладает гедонизмом Фальстафа. Ты полагаешь расшифровать его в пять минут, а это невозможно. Даже я не смогу за это время разложить перед тобой псином Микеланджело или Бетховена. – И вдруг его тон стал холодным, а зрачки расширились. – Ты пришла на встречу со мной именно в этой одежде и именно таких цветов, потому что хорошо знаешь, что меня, с моей филией Ауры, это привлечет. И убираешь за спину руки, а сама предлагаешь мне какой-то балаганный текст, представление паяца, надеясь, что старый профессор поделится с тобой своей мудростью. Ну же, Диана… Совсем недавно, под дулом автомата этой ненормальной, ты сотворила шедевр. Не опускайся же до приемов любительского театра. Не оскорбляй меня своей
Я и бровью не повела. Женс хитер, но и я не лыком шита – и была начеку.
– Вы говорили о сделке. Значит, вам есть что мне предложить.
– Всего лишь некоторые соображения. Они уже никого не интересуют.
– Мне очень жаль, что я не могу подсластить пилюлю вашего пенсионного состояния.
На мой огонь Женс ответил как всегда – контратакой:
– Ты хочешь спасти сестру, но сама же подвергаешь ее опасности – из-за желания защитить ее, что, как я уже объяснил, идеализирует ее в глазах монстра… – И он покачал головой, забавляясь. – При таком раскладе она оказывается самой совершенной наживкой!
Последняя фраза побудила меня действовать. Порой на наших репетициях Женс занимал позицию адвоката дьявола и садиста, отстаивая идею, противоположную той, которую считал верной. И я подумала, что этим он занят и сейчас.
– Возможно,
– Прошу прощения?
– Это ваши же слова – вы это говорили, когда мы отрабатывали наслаждение при контакте: полное удовлетворение желания полностью его истощает.
– Объяснись. – Он смотрел на меня с интересом.
– Вера может быть тем, чего он больше всего желает, но, если дело
Я остановилась – словно дыхание перехватило. Лицо Женса оставалось спокойным.
– Ты хочешь стать его вытесненным желанием… Превратиться в то, что скрывает в себе его вытеснение. Блестящая идея! – согласился он, подумав для виду. – Но я не стал бы аплодировать.
– Как это вы говорили? «Не важно, что публика не аплодирует, если тишина в театре абсолютная».
Отсутствие похвалы убедило меня, что наконец-то он мной восхищается.