Соблазн

– Но ведь я уже не твоя пациентка, – сказала я с некоторым раздражением. – Я здорова.

– Я говорю тебе это не как психолог, а как… как мужчина, которого ты поцеловала. – Он произнес последние слова очень тихо, но удивительно отчетливо.

Я встала. Мы стояли друг напротив друга.

– Я допустила ошибку… – Начав, я внезапно ощутила, что каждое слово отдается во мне резкой болью. – Как только ты узнал, что я не Елена, нужно было все бросить… Выйти из твоего кабинета и никогда не возвращаться! А я что сделала? В очередной раз втянула тебя во все это!

Валье принялся уверять, что все не так, но его возражения перекрывались моими рыданиями.

– Рассказав о себе, я подвергла тебя опасности! И продолжаю это делать! И ведь знаю обо всех рисках, но в голове лишь одно – облегчить душу!

– Ну так облегчай, – тихо сказал он, раскрывая свои объятия.

– Я тебя использую… чтобы быть самой собой!

– И это мне очень нравится…

– Но я ставлю тебя под удар! – Я остановилась и шепотом договорила: – А ты многое для меня значишь.

– И ты для меня, Диана.

И я бросилась в эти объятия, в их ласковую пучину, разнежилась в них, как будто его фамилия была его телом: гостеприимная, способная защитить равнина, овеянная его дыханием[59]. Я закрыла глаза, но слезы проступали сквозь ресницы каплями росы.

– Позволь мне помочь тебе… – шептал Валье, прижимая к себе и невольно причиняя мне боль – мои гематомы, – но я не обращала внимания. – Пожалуйста, кончай уже быть сама себе папой и мамой и позволь хоть кому-нибудь, наконец, тебе помочь!

Пока длился первый поцелуй, я не могла думать ни о чем, кроме как о его губах. Подняв руку, я сняла с него очки, как снимают маску с партнера по танцу на бале-маскараде. Мы снова поцеловались, и внезапно я ощутила это соскальзывание, это падение с ускорением, этот тобоган плоти, попав в который понимаешь: пути назад уже нет, потому что ты и не можешь, и не хочешь затормозить и так и летишь вниз.

По дороге в спальню, куда он ласково меня увлекал, я поняла, что все еще держу в руке его очки.

Марио Валье занимался любовью страстно и нежно, с той неожиданной деликатностью, которую мне не довелось испытать с Мигелем, но в самом конце его тяжелое дыхание превратилось во всхлипы, словно его собственное наслаждение или то, что он давал мне, причиняло ему боль.

Когда все закончилось и мы оба лежали на кровати носом кверху, он нащупал мою руку, и так мы и застыли – взявшись за руки, словно собрались вместе прошествовать на потолок. Освещение в спальне было слабым, а стены – землистого цвета, напоминавшего воды рек бассейна Амазонки.

– Это была… ты? – спросил он вдруг, повернувшись и взглянув на меня. – Это не было… чем-то другим?

Сначала я не поняла, что он хочет сказать, но потом догадалась: он все еще думает о той маске, которую я в прошлый раз сыграла в его кабинете. Полученное тогда наслаждение занозой сидит в его псиноме. Я сказала, что в том, что произошло, не было ничего, кроме меня.

– Я хочу жить с тобой, – шепнул он.

– Ты с ума сошел, – отозвалась я.

– Да.

Все еще лежа в постели, он предложил сделать мне «лечебный индейский массаж». Положил ладони на мои гематомы внизу живота и принялся их с бесконечной нежностью поглаживать. Было больно, но говорить ему об этом не хотелось. Какое-то время он водил руками по моему телу, а потом зашептал:

– Диана, я знаю, ты любишь другого… Своего коллегу, как ты сказала… Послушай меня… Я только прошу тебя… решить. Твоя работа, твоя постоянная отдача этому миру, который тебя использует, или – мой мир и мы с тобой такие, какие есть, без масок. Будем вместе бороться за то, чтобы правда вышла наружу, найдем твою сестру и доведем до суда всю эту шваль… Обдумай это и реши. Если придешь ко мне, это будет ради тебя самой. Я не могу принять того, что ты будешь и дальше страдать. Я не принимаю страдание. Проси чего угодно, но не этого. Но если ты решишь продолжить свою прежнюю жизнь, тогда…

Я подняла бровь, и вдруг Валье наклонился ко мне и поцеловал.

– Тогда – пипец. Тебе от меня не избавиться… – Он тихонько засмеялся. – Нет, серьезно – выбирай. Я буду и дальше помогать тебе, что бы ты ни решила, но, если ты и дальше пойдешь своей дорогой, я… клянусь, я больше никогда тебя не побеспокою…

– Спасибо, – сказала я.

– Обещаешь подумать?

– Обещаю.

Телефон создан для того, чтобы прерывать именно такие мгновения. Звонил мой, валявшийся где-то на полу в куче одежды. Я прикинула, кто бы это мог быть, и взяла мобильник с чувством стыда.

Но прозвучавший возле моего уха испуганный, взывавший о помощи голос не был голосом Мигеля.

– Уж и не знаю, что такое с ней творится! – выдохнула вконец растревоженная Нели, встретив меня в дверях. – Клянусь! Кажется, уж я-то должна знать, но не знаю! Ужас какой-то!

– Успокойся, Нели, солнце мое. – Я вошла в дом – как в склеп: абсолютная тишина и темень. – А почему света нет?