Никкола Джентиле показал мне два любопытнейших старинных документа на полуистлевшей бумаге. Один — тайный устав мафии, другой — описание ритуала приема нового члена в «онората сочьета» — «почтенное общество» — и текст его клятвы. Старый мафиози не разрешил их сфотографировать или хотя бы переписать их текст дословно. «Ты сделаешь это потом», — строго сказал он.
Привожу эти документы так, как записал позднее в своем блокноте. Итак, вот что написано в уставе: «Безотказно помогать друг другу в осуществлении кровавой мести за оскорбление любого члена братства.
Не жалеть ничего для освобождения любого брата, попавшего в руки правосудия, используя лжесвидетелей, подкуп полицейских и судей.
Справедливо распределять между братьями по решению главы «семьи» все, что заработано и получено в виде любых ценностей законными и незаконными путями.
Быть верными данной клятве и сохранять все секреты «семьи», помня, что любое отступление от законов братства будет караться неизбежной смертью в течение двадцати четырех часов».
А вот как обставлялся ритуал приема нового брата в члены «семьи». Сделав ножом надрез на своей правой руке и сжигая над свечой клочок бумаги с нарисованными на нем черепом и перекрещенными костями, кандидат в братья говорил: «Клянусь своей честью быть верным братству, так же как и братство будет верным мне. Как превращается в пепел это изображение и уходят безвозвратно капли моей крови, так и я обязуюсь отдать всю мою кровь братству. Как не может пепел превратиться в бумагу, так и я не смогу никогда выйти из рядов братства…»
Мои встречи с Никкола Джентиле, уже без Феличе Киланти, стали более или менее регулярными. Дед (такой псевдоним мы ему присвоили в разведке) проникся ко мне большой симпатией, особенно после того, как я подарил ему старинную русскую икону для коллекции, так сказать. На одной из встреч между нами состоялся такой вот странный разговор, который начал сам Джентиле.
— Ты работаешь только на газету, сын мой?
— Разумеется, коммендаторе (я даже глазом не моргнул — врать, смело глядя в глаза собеседнику, меня научили еще в разведшколе). Ни на что другое у меня просто не хватает времени.
— Предположим. Хотя очень жаль, ибо я мог бы сообщить тебе много интересного не для газеты. Понимаешь, сын мой, я очень не люблю американцев, ибо они все время мешали нам в бизнесе, в нашем бизнесе. А теперь вот все настойчивей и настойчивей лезут во внутренние дела Италии, как и в ваши тоже, между прочим. Ты знаешь, почему у нас так часто меняются правительства?
— Из-за политической неустойчивости, — ответил я простодушно.
Никкола саркастически улыбнулся.
— На первый взгляд — да. Да, это так. Действительно, где еще в Европе найдешь столь многоцветную радугу, как в нашем итальянском парламенте? Взгляни на этот амфитеатр, где слева направо восседают посланцы всех возможных в наше время политических партий, и станет ясно, что ни один расклад в этом пасьянсе не может быть прочным. Даже многочисленные, хотя и крикливые республиканцы, которых мы называем призраками, и те в любой момент могут вызвать правительственный кризис, положив или не положив на чашу политических весов их микроскопическую гирьку голосов. А социалисты с их метаниями слева направо в поисках свободных министерских кресел? Левых, правых, лево-правых и право-левых? Тебе никогда не казалось, что эта политическая чехарда напоминает плохой водевиль?
— Нет. Скорее, трагедию. Политическая неустойчивость породила экономическую неразбериху, открыла шлюзы терроризму, развязала руки неофашистам.
— Все это верно, но не в этом дело. Не смена кабинетов создает политическую неустойчивость, а жонглирование этой неустойчивостью меняет правительства. Когда это необходимо по тем или иным соображениям, разумеется.
— Вы хотите сказать, что неустойчивость управляема? Но кем?
Сарказм Джентиле достиг предела.
— Правительством. Только не теми болтунами из сменяющих друг друга многопартийных коалиций, а настоящим правительством, тем, которое иногда называют «теневым кабинетом». Оно было, есть и будет.
— Простите, это мафия?
— Мафия? Нет. Мы этими играми занимаемся весьма редко. Ты никогда не слыхал, сын мой, о масонах?
— Слыхал, вернее, читал. Франкмасонство, или «вольные каменщики», как они себя величали.
— Так вот, моей страной с 1945 года правят эти «вольные каменщики», или, если хочешь, тот самый «теневой кабинет», на который иногда намекает наша всезнающая печать.
Не скрою, тогда я был поражен откровением старого мафиози. Верить в то, что он говорил, было нелегко, сомневаться в его словах в общем-то тоже. При всем своем политическом цинизме человеком он был знающим и не бросающим слов на ветер.
— Но простите, коммендаторе, то, что вы говорите о «теневом кабинете», больше напоминает водевиль, чем чехарда со сменой кабинетов.
— Водевиль? Нет, мой уважаемый друг. Этот «водевиль» кончится когда-нибудь взрывом, поверь мне. Ты знаешь, кто входит в масонскую ложу?
— Нет, не знаю.