Собиратель реликвий

– Однако же ни для кого не секрет, что между царственными домами Валуа и Габсбургов не существует особой приязни, а потому не будет ничего удивительного, если война все-таки разразится…

Герцог Урбинский сонно прикрыл глаза. Все это ему было прекрасно известно.

– Говорят, король Франциск сам хотел стать императором, – продолжал Дюрер, – и теперь наверняка досадует, упустив такую возможность. Вдобавок он оказался зажатым в тиски между Священной Римской империей и другим владением моего крестного, Испанией.

Герцог Урбинский встрепенулся:

– Вам угодно, чтобы я передал его королевскому высочеству Франциску весточку от вашего крестного?

Дисмас вознес еще одно немое моленье, прося Всевышнего немедленно напомнить Нарсу, что они приехали сюда воровать плащаницу, а не разжигать войну между Францией и Священной Римской империей.

– Предложение вашего сиятельства очень любезно, однако я всего лишь смиренный паломник, а не императорский эмиссар…

«Слава тебе, Господи!» – вздохнул Дисмас.

– Тем не менее, – продолжал Дюрер, – от лица императора мне хотелось бы сообщить, что император удручен – смею добавить, безмерно удручен! – беспрестанными притеснениями, чинимыми Францией суверенному Савойскому герцогству. Мой крестный был бы очень доволен, если бы эти попрания прекратились, – заявил Дюрер и, помолчав, добавил: – Незамедлительно.

Герцог Карл просиял и чуть ли не замурлыкал от удовольствия.

Герцог Урбинский и кардинал Арагонский с недоумением смотрели на Лотара.

– При всем уважении к нашему многорадушному хозяину, – начал герцог Урбинский, – неужели Савойское герцогство и в самом деле так заботит императора?

– Ах, ваше сиятельство, – беспечно отвечал Дюрер, – вы даже не представляете себе, как заботит! Его высочество относится к Савойе с поистине отеческим участием.

Герцог Урбинский удивленно заморгал, выслушав это ошеломляющее известие. Подумать только, император озабочен тем, что Франция у себя на задворках устраивает вооруженные вылазки в милое, но никчемное герцогство!

Удивленная гримаса на лице герцога Урбинского постепенно исчезала, сменяясь нарождающимся подозрением, что императорский крестник – просто набитый дурак.

– Я донесу это до его королевского высочества, – вежливо ответил он Дюреру.

– Кстати, прошу вас передать дофину, что мой крестный шлет ему самые сердечные пожелания здоровья и долгих счастливых лет.

Герцог Урбинский коротко кивнул, утратив всякий интерес к бестолковому графу.

Кардинал Арагонский не хуже герцога Урбинского разбирался в вопросах дипломатии и геополитики. Его тоже ошеломили внезапные стенания Лотара об участи Савойского герцогства, да еще и от имени императора, поэтому он счел нужным сменить тему разговора:

– А известны ли вам намерения вашего досточтимого крестного в отношении еретика Лютера?

– В отношении Лютера? – переспросил Дюрер. – Ах, Лютера! Там то еще дело…

– Ересь – весьма серьезное дело. А в данном случае – чудовищное.

– Угу… – произнес Дюрер тоном, допускающим неоднозначные толкования.

– Его нападки на святейшего отца не прекращаются. Смею заверить, они чрезвычайно досаждают его святейшеству. Настолько, что он едва в состоянии посвящать себя своим неотложным занятиям…

«Господи, не дай Нарсу уточнить про содомию!» – беззвучно возопил Дисмас.

– Пиршествам и застольям? – уточнил Дюрер.

Кардинал Арагонский холодно посмотрел на него:

– Возведению нового собора Святого Петра. Ревностному покровительству искусствам. Зоологическим исследованиям, приносящим ему такую отраду! Его слон, Ганно… С Ганно его святейшество просто как ребенок! А еще охота… Его святейшество – человек многих увлечений и призваний…

– Да, он ни от чего не отступается, – согласился Дюрер.

– К превеликому сожалению, его нынешняя некрепость в седле не позволяет ему участвовать в загоне. Однако же именно он, саморучно, наносит милосердный смертельный удар, поражая добычу копьем! Будто святой Георгий, поражающий змия! Решительный. Непреклонный. Если бы Лютер сподобился это узреть, то исполнился бы великого трепета.

– Зрелище, должно быть, и вправду впечатляющее, – согласился Дюрер. – Заколоть копьем обессиленного, израненного зверя… Это не каждый может.

– Вы из германских земель, – сказал кардинал Арагонский. – Прошу вас, просветите меня в моем невежестве. Чего ради саксонский курфюрст Фридрих покрывает и оберегает Лютера? Ведь Фридрих – убежденный и верный сын Католической церкви! Так почему же, в то время как его святейшество прилагает все силы, чтобы заставить Лютера умолкнуть, Фридрих продолжает защищать этого еретика? Умоляю, объясните.

– Ну, это все очень сложно…

– Сложно? Навряд ли.

– Значит, так. Лютер – подданный саксонской короны. Фридрих – правитель Саксонии. Правитель должен лояльно относиться к своим подданным. А религиозные материи оставим побоку.

Кардинал Арагонский саркастически рассмеялся:

– Оставить побоку религиозные материи, увы, не выйдет. Лютер – монах-августинец, то есть в первую и последнюю очередь подданный Папского престола!

– Вот именно, – улыбнулся Дюрер. – Говорю же, что все это очень сложно.