Собиратель костей

В черте города экипаж останавливался всего дважды. Первый раз это случилось в одном тёмном переулке, имевшем весьма дурную славу. Переулок был очень узким; по обе стороны – высокие каменные дома, а сверху нависали крытые переходы, отчего на тротуаре даже в самый яркий полдень царили полумрак и прохлада погреба. То был район убогих ночлежек, сомнительных контор по найму дешёвой рабочей силы, публичных домов, сиротских приютов и муниципальных больниц. Докторишки, лишённые лицензии, делали здесь подпольные аборты. Коновалы вырезали опухоли и вырывали зубы тем, кто мог заплатить за это лишь жалкие гроши. Нищие студенты анатомировали неоприходованные трупы, и мутные воды местного канала наряду с околевшими кошками, объедками и мусором, нередко уносили части человеческих тел. Добавьте сюда драки, поножовщину, убийства проституток, «случайные» падения из окон и с крыш, и вы поймёте, в какое место мы попали.

У меня с этим переулком были связаны крайне неприятные воспоминания. Опиум лечил мою душу, но рано или поздно приходилось расплачиваться за все. Наши ближние неистощимы на выдумку, когда речь идёт об изобретении новых пыток…

Снова очутившись здесь, я начал сомневаться, стоило ли цивилизации совершать многовековой путь, чтобы в конце концов люди вернулись к пещерному существованию в городах-лабиринтах и почти каннибальским нравам.

Приличные экипажи появлялись здесь нечасто, и калеки, сидевшие на панели, посылали нам вслед проклятия. Потом мы въехали под угрюмые арки переходов, и мои зрачки не сразу адаптировались к темноте. Некоторое время мне казалось, что мы вслепую несёмся сквозь туннель, уводящий куда-то в глубь горы. Лишь изредка сверху, через проёмы квадратных колодцев, падал дневной свет. В этих неярких вспышках была видна улыбка Габриэля – тёмные растянутые губы, а между ними идеальные, почти голубые зубы. Мне снова пришло в голову, что они слишком хороши для настоящих. Тогда что же в нем было настоящим? Этого я не понял и спустя несколько лет…

Карета резко остановилась. Справа темнел грот проходного двора, слева был подъезд, казавшийся прислонённой к стене чёрной плитой. Все произошло быстро, словно было рассчитано заранее с точностью до секунды. Я не разглядел лица человека, выступившего из подъезда. Зато разглядел его руку, которую он просунул между шторками. Это была огромная лапища с обломанными ногтями, державшая пистолет. Я узнал и оружие, и руку. Приступ тошноты был внезапным, но скоротечным. После мимолётной встречи с кобылой Габриэля меня уже ничто не поражало слишком сильно.

Габриэль принял пистолет из руки Малютки Лоха – мраморно-белой раздувшейся руки, кожа на которой едва не лопалась, – после чего карета сразу же тронулась с места. Я бросил быстрый взгляд в узкое заднее окно, но увидел лишь грузный силуэт человека, в движениях которого была какая-то несогласованность. Он перемещался так, будто пытался танцевать, по горло погрузившись в цементный раствор, и при этом правая и левая половины его тела двигались независимо друг от друга.

Вторая остановка получилась гораздо более продолжительной. Дав кучеру необходимые указания, я решил немного отдохнуть. После нескольких не самых спокойных ночей я задремал бы даже в седле, не говоря уже о комфортабельном экипаже. Когда рядом что-то бабахнуло, я только поморщился. На нашего одержимого кучера выстрелы в воздух тоже вряд ли могли подействовать, однако кто-то, очевидно, нашёл более веские аргументы.

Карета остановилась. Я высунулся в окно и увидел, что мы находимся на унылой окраине, которую слегка приукрашивали опоры той самой «зеленой линии» и облезлая, но прочная церковь.

На дороге, тянувшейся вдоль церковного забора, стояли шестеро Миротворцев. Пять карабинов стволами вверх и уже знакомый мне револьвер в кобуре. Капитан разглядывал рекламный щит на церковном фасаде, зазывавший в лавку индульгенций, и жевал спичку. Но что-то (может быть, напряжённость позы) подсказывало мне, что на этот раз его равнодушие – деланное.

Тем временем Габриэль вылез из кареты и отошёл в сторону на пару шагов. Очевидно, для того, чтобы пули случайно не задели лошадей. Он был настолько уверен в себе, что оставил раку в экипаже.

Я наблюдал за происходящим в каком-то оцепенении и не знал, как вести себя, если стороны не договорятся и впрямь начнётся пальба. Против шестерых, по моему скудному разумению, у хозяина было маловато шансов. Правда, по его виду никто этого бы не сказал. Он выглядел посланцем с того света, приносящим живым дурные вести. Багровый плащ трепетал у него за плечами, словно сложенные крылья окровавленного ангела. Свежий западный ветер пригнул поля чёрной шляпы, и глаза приобрели тусклый оттенок бутылочного стекла. Хоть убейте, не могу припомнить, чем при этом были заняты его руки. Такое впечатление, что некоторые детали остались за гранью восприятия. И, как показали дальнейшие события, не только моего.

– Какого черта ты нас задерживаешь? – спросил Габриэль, и казалось, что ветер растягивает его слова, относя их в сторону.