Собинов

…На галерке жарко и душно. Посетители последнего яруса не очень церемонятся: и на ногу наступят нечаянно и толкнут слегка, а если что не понравится на сцене, то и присвистнут. Но Собинов ничего этого не замечает. В ожидании поднятия занавеса он еще и еще раз перечитывает программу, в которой жирной типографской краской напечатано: «Демон — П. А. Хохлов, Синодал — А. И. Барцал».

После короткого оркестрового вступления медленно поднимается тяжелый занавес. Сквозь тускло-синие нагромождения камней просвечивает темное небо На его фоне — силуэт фантастической фигуры. Серый широкий хитон почти сливается с цветом декораций, и только лицо с большими глазами, которые, казалось, видели что-то недоступное простому человеческому взору, выделяется в свете рефлектора. Мятежной⁷ тоской повеяло от первых же слов Демона:

Проклятый мир, презренный мир,
Ненавистный мне мир!

Голос, про который современники говорили, что это звучащий ограненный алмаз, захватил зал. Собинов весь превратился в слух. Но постепенно его увлек не только замечательный голос певца, но и сложный, глубокий образ лермонтовского героя, оживший в взволнованных интонациях и искренней, благородной игре артиста. В тот памятный вечер Собинов ясно понял смысл фразы, которой определяли искусство Хохлова: «Этот певец умеет петь сердцем». Через несколько лет эти же слова скажут о самом Собинове.

Но в тот момент мог ли скромный студент, слушая бархатный голос Демона-Хохлова, любуясь пластичностью его движений, предполагать, что когда-нибудь станет партнером этого артиста? Мог ли он думать, наслаждаясь лирической арией Синодала «Обернувшись соколом», что через несколько лет сам заворожит этой арией зрительный зал Большого театра? Если бы в тот вечер кто-нибудь сказал об этом застенчивому юристу-первокурснику, он искренно, от всей души рассмеялся…

С жадностью вбирает в себя Собинов оперную культуру. Он не пропускает случая послушать и мастеров итальянской школы, особенно такого прославленного певца, как Анджело Мазини. Божественный, несравненный — вот эпитеты, которые обычно присоединяли современники к имени этого великого художника и поэта звуков.

В тот год итальянская труппа выступала в театре Корша. Мазини пел свой лучший репертуар. Студенты простаивали ночи на морозе, чтобы заполучить билет. Цены были неимоверно высоки. Но с помощью товарищей-студентов Собинов ухитрился послушать Мазини в «Фаворитке», «Риголетто», «Сельской чести», «Фаусте» и «Лоэнгрине». Больше всего Мазини понравился ему в «Лоэнгрине». Исполнение этой партии итальянским певцом явилось для Собинова откровением.

Подобно большинству итальянских певцов того времени, Мазини не придавал большого значения сценической стороне роли. По словам оперной певицы Н. В. Салиной, «короля теноров хорошо было слушать с закрытыми глазами, и тогда тембр его чарующего голоса мог унести вас в заоблачные высоты… Какой это был бесподобный певец!. В его голосе было все: и сила, и нежность, и легкость, и богатство мягких, чарующих оттенков… Пел Мазини с каким-то особым, одному ему присущим мастерством».

За чудесный голос, поразительное, тончайшее уменье владеть им слушатели прощали Мазини все его недостатки — и недоработанность сценического образа, и шаблонную жестикуляцию, и во всех ролях одно и то же лицо (Мазини никогда не гримировался, считая, что раз публика пришла слушать его пение, то пусть и смотрит на него, каков он есть).

На склоне лет Мазини очень берег свое горло и потому еще более пренебрегал искусством сценической правды. Вот один из спектаклей тех лет.

На сцене коршевского театра шла опера «Риголетто». Переполненный зрительный зал. Увертюра проходит в напряженном молчании — публика ожидает выхода Герцога. Наконец на сцене появляется какая-то странная фигура в шубе и шапке. За ней следует человек в безукоризненном фраке и белом галстуке. Он снимает с вошедшего шубу, шапку, разматывает обвивающий шею бесконечный шарф — и перед глазами онемевшей от изумления публики предстает Мазини в костюме Герцога..

Мазини запел. После нескольких слабоватых нот чудесный голос его полился легко и свободно, достигая самых отдаленных уголков зала. Мазини кончил. Тот же человек во фраке одел его, замотал шею шарфом и усадил на сцене в кресло в ожидании следующего номера. Зрители неистовствовали, требуя «биса», но «божество» не шевелилось, и публика начала успокаиваться.

Наступила минутная тишина. И вдруг откуда-то сверху прозвучал негромкий, но необыкновенно певучий тенор: «Мазинии-и! Браво-о-о!»

В зрительном зале встрепенулись. Сам Мазини удивленно поднял голову и глянул туда, откуда раздавалось «браво-о!» Ухо прославленного певца что-то уловило…

Студент Катрановский (со слов которого рассказан этот эпизод) узнал голос своего однокурсника — юриста Собинова.

Юношу Собинова неодолимо влекло туда, где пели.