Собака — зверь домашний (Первое издание)

— Дик! Дик! Ах ты, родной. Давай ко мне, ко мне…

Пес подплыл. Кряжев поймал левой рукой ошейник, зашептал:

— Молодец, хороший, хороший. Вперед! Вперед, собачка. Вот так, по волне, по волне… А я тебе помогу.

Вспомнился Пират, когда в пургу он уверенно тянул к дому. Тянул изо всех сил.

И вот сейчас Дик. Он чует, где берег.

— Вперед, Дик! Вперед, родной!

Они плыли долго. Море было бесконечным, безбрежным и не было неба, не было земли. Лишь тихая, мертвая зыбь, осыпанная серебряной пылью.

«Утки! Каменушки! И нерпы гладкие. Значит, близко берег. Близко, Дик, близко».

Кряжев еле гребет правой рукой, левая онемела.

Чайки крикливые, наглые. Снижаются, разглядывают нежданных гостей.

Это особый прибрежный мир птиц и животных. Даже капуста, которая устилает поверхность длинными лентами, обвивает тело, мешает плыть, радует.

За спиной зашипел, приподнялся первый бурун, перекатился через голову и распался на мелководье.

Кряжев ударился коленом о грунт, хотел встать, упал, и вода снова потащила его в глубину. Он с трудом выполз и растянулся на влажном песке.

Пересвистывались кулички, бегали по отливу, мерно шелестел прибой, кричали чайки. И вдруг все исчезло, лишь завывание волков все отчетливей доносилось откуда-то с гор. И нет в руках привычного ружья, нет лыж, на которых легко и быстро можно уйти от стаи. А вокруг белизна и лютый мороз. Ноги недвижны. Они увязли глубоко, примерзли к снежному насту. Немеют, отмерзают до боли, до ломоты.

А волки ближе, ближе. Вот он, вожак, смело идет, без опаски. Обнажаются клыки. Он готов напасть, но еще медлит.

Кряжев делает рывок и — просыпается.

Дик стоит над ним и смотрит ему в глаза.

— Быр-р… Колотун… Надо бежать, собачка! Замерз я…

Он встает. Ноги дрожат, подламываются. Кружится голова, тошнит. На одеревенелых руках кожа побелела, сморщилась от воды, от соли. Одежда немного подсохла. Надо идти, бежать.

Уже и солнце садится. Холод. Это не материк, где ночью духота. Север.

«Если я выплыл в районе Черного мыса, — рассуждал Кряжев, — значит, придется шлепать по камешкам зигзагами километров сорок с гаком. Если берег не оборвется, сегодня добегу».

Дик маячил впереди, сухой и бодрый. Он успевал отскакивать от набегающей волны и обнюхивать подозрительные вещи: бутылки, тряпки, банки и прочие предметы, выброшенные морем.

Сумерки сгустились, прибой, похожий на длинную неоновую лампу, высвечивал кромку берега. Только впереди, где скала опускалась в воду, вспышка была большой и более светлой.

Слышался грохот, волна бомбой взрывалась, столкнувшись с камнем. Бешеная вода откатывалась, чтобы обрушиться снова. Гул наката нарастал. Здесь не пройти, понял Кряжев. А обходить — гиблое дело, через сопку, сквозь заросли сейчас, когда ночь уже опустила черный занавес, прикрыла все: и небо, и землю, и траву, и кусты.

Мрак, хоть глаз выколи. Ничего не видно, даже идущего рядом Дика. Кряжев взбирается на сопку. Вечерний холод проникает в каждую частицу, в каждую пору изъеденного водой и солью уставшего тела. И не было от него спасения.

«Шалаш… Надо делать шалаш и ждать утра! Только шалаш…» — Кряжев падает на колени, рвет траву, пытается ломать кусты. Но все крепкое, неподатливое. Все одинаково черное, неразличимое: и кора, и листья, и трава. Все мокрое и скользкое: лицо, руки и одежда.

— Нет, не хватит сил сделать шалаш, — признался с горечью Кряжев и приказал собаке: — Лежать. Лежать, Дик!

Прижавшись к теплому собачьему боку, он немного согрелся и уснул.

Сколько он спал, знали только звезды. Туман рассеялся, и они смотрели на землю во все глаза. Человек вдруг поднялся и начал бешеный танец на месте. Он бил себя руками, подпрыгивал, потом рвал траву и делал гнездо. Ему не хватало тепла, но он ни разу не обратился к всевышнему с просьбой о помощи, хотя в бормотании своем нередко поминал бога. Когда человек снова лег рядом со своим другом — собакой, звезды закрыли усталые глаза. И надели шапку-невидимку. Небо стало пустынным, блеклым. Но из-под земли выползало солнце. Яркое, огненное, оно бросило ржавый свет на отдаленные облака, окрасило склон серебром и, оторвавшись от горы, плавно полетело вверх. Вулкан, приветствуя новый день, снял свою белую шляпу, на листочках засверкали жемчужные капельки росы.

И снова уходит тень. Дик встает, разминается. Обходит ближние и дальние кусты. Теперь тень не движется. Солнце не греет. Оно легло спать. Укрылось вулканом.

Кусочек луны, как обломанная гнилушка, светился мертвым, не греющим светом, а под ветвями притихла настороженная тьма. И вновь далекие миры открыли свои горящие загадочные глаза, чтобы увидеть на земле маяту человека. Смотрите, звезды, смотрите, он спит.

Только пес, его верный страж, слушает напряженную тишину. Где-то идет медведь. Он еженощно проходит по своей медвежьей тропе. Дик не слышит его мягких осторожных шагов, но чует звериный запах. Чует и рычит. Зверь слышит и уходит. Не надо мешать друг другу. Лес тих и спокоен. Лишь частое, с хрипотой дыхание человека нарушает тишину. Отрывистый кашель вырывается из груди Кряжева. Он поднимается с земли, и пес радостно машет хвостом.